Предатель. После развода (СИ)

Ах, грудничок на ее руках? Начнем с того, что все началось до грудничка, и плавно перейдем к тому, что я вставал по ночам к Афинке, я нанимал няню, я приезжал посреди дня домой на пару часов, чтобы мамуля поспала, отдохнула, и к вечеру, может быть, обратила бы на мужа внимание.

Хуя с два. Мама шла к своим тупым платьям, потому что появились зацепки на создание бренда.

Спасибо, что хоть на Борьку ее хватало. Уроки проверит вместе со мной, переговорит о делах в школе и попросит помощи с тем, что надо поддержать ткань, пока она прикалывает ее к манекену. Наверное, поэтому у Борьки воспоминания, что у нас все было хорошо.

— Я очень зол на твою маму, — тихо отвечаю я. — Вот так, Боря. Знаешь, она в какой-то момент стала замужем не за мной, а за своими платьями. И ведь ничего не изменилось.

Глава 27. А сейчас полегчало?

Борька сжимает кулаки еще крепче и загнанно смотрит на меня, а после шипит:

— Но ты так и не сказал, что ты ее разлюбил. Я тоже на нее постоянно злюсь.

Сейчас можно закидать Борьку по уши глупостями “мы с мамой все равно родные люди” и “люблю ее, как вашу маму”, но это все чушь собачья.

Родные люди?

Я с ней сейчас вообще не чувствую никакого родства. Да, был штамп в паспорте, были кольца на пальцах, но сейчас нет между нами никакой близости.

А, может, я просто заебался за все это время долбится в закрытую дверь, за которой спряталась упрямая женщина.

И я принял ее решение, что все, это конец.

Что бессмысленно обивать пороги и что я для нее буду вечным уродом и мудаком.

Я отхожу в сторону.

Как она говорила? Ты должен уважать мои решения!

Вот я и уважаю.

В самом деле, зачем мне трепать ей нервы этим нытьем “Фиса, на надо поговорить”, “выслушай меня”, “Фиса, прошу, не прогоняй меня”?

И каждый раз я опускался ниже и ниже в своих просьбах обсудить наши отношения и расставить точки.

Я устал унижаться.

Сначала я выпрашивал у Анфисы, как у жены, драгоценные минуты внимания и ласки, а потом, как у бывшей жены, серьезного разговора.

Она меня заебала.

Вот что я чувствую к Анфисе.

Заебала.

И как же она меня выдрючила с Афинкой. Встречи по расписанию, под ее презрительным контролем и если опоздал, то она все это доносила до адвокатов. Да, было и такое. Один раз я застрял, блин, в лифте на час, и получил по самую макушку.

Я чувствовал после таких встреч себя чмом.

Вот и надоело.

Может, есть какие-то извращенцы, которые любят женщин, которые на них уничижительно смотрят, закатывают глаза при общении и передергивают плечами, будто ты прокаженный, но у меня другие запросы.

— Папа.

— Я не знаю, что тебе сказать, Борь.

Не могу я любить женщину, рядом с которой я ощущаю себя чмошником.

И тут важное уточнение.

Я не боюсь чувства вины, но оно у меня спит. Проснулось ненадолго, а затем заснуло под раздражением, бессилием и злостью на бывшую, к которой, блять, на “кривой козе” не подъедешь.

Обиделась?

Решила, что разговоры со мной не нужны?

Хорошо.

Я тебя услышал.

И стало легче.

Да, я принял реальность в которой, Анфиса больше не та женщина, с которой у меня будет семья.

Я согласился с ней, что у нас с ней ничего больше не будет, и я выдохнул, ведь можно идти дальше.

— А она тебя любит.

Усмехаюсь.

— Ты не прав, Боря, — качаю головой. — Там не любовь.

Я знаю, как Анфиса умеет любить, и я помню ее взгляды, прикосновения и тональность голоса.

Когда она любила, она со своими эскизами была всегда рядом. Либо прокрадывалась в кабинет, либо садилась рядышком на диване, либо увлеченно рисовала, когда я был занят, например, ужином.

Я мог спокойно зайти в ее мастерскую, и меня встречали восторженным шепотом и новыми эскизами. “Смотри! вот что придумала?”, “Как думаешь, тут рюшечки тут оставить?”

— Рюшечки лучше снять, — отвечал я, а после целовал, и Анфиса с улыбкой тянулась ко мне, обнимала и целовала в ответ.

Бывало, что нам мешал Борька, но мы обязательно возвращались к теме, что “рюшечки надо снять”.

Я с Анфисой ездил по магазинам тканей, и это было весело, потому что я требовал обязательно сшить шубу из вот этой “леопардовой чебурашки”, которую нашел в самом темном углу.

Когда она любила, я был рядом.

А потом все изменилось. Незаметно мы пришли к тому, что она запиралась в мастерской. И к тому, что мои шутливые советы по поводу эскизов вызывали раздражение.

— Она тебя любит! — упрямо рявкает Борька.

И я понимаю, что не хочу возвращаться в семью, в которой жена уходит от разговоров со словами “Гера, ты опять завелся не по теме! Дай мне поработать!”

— Возможно, чувство собственничества, — вздыхаю я. — Борь, чего ты ждешь от меня? М? Сейчас чего ты от меня ждешь? А?

— Я не знаю, — шепчет он. — Исправь все.

— Я не могу ничего исправить, — развожу руки в стороны. — Борь, мама и папа не могут быть вместе. Это больно и обидно, но угрозами и попытками продавить маму шантажом, что уходишь ко мне навсегда жить, ничего не изменит.

— А что изменит?

— Вероятно, что уже ничего, если мы с твоей мамой даже поговорить не смогли, — приглаживаю волосы.

— Может, ты плохо старался?

— Не знаю, — усмехаюсь я. — Может быть.

— Она же не просто так одна.