Предатель

Оставшись один, Лев Иванович сел на кровать, по-стариковски ссутулившись, и вздохнул – как же он устал! Он же не супермен какой-нибудь, не Джеймс Бонд, который и в огне не горит, и в воде не тонет, а житейские проблемы его вообще не интересуют – он же все мир спасает. А Гуров самый обыкновенный мент, у которого имеются и нервы, и психика, и простые человеческие чувства вроде самолюбия, самоуважения и гордости. А то, что характер у него нелегкий, так он рядом с собой силком никого не держит – не нравится, так скатертью дорога! Но от Марии он такого, честно говоря, не ожидал! Неужели столько лет притворялась, что все нормально, а сама злобу и обиду копила, чтобы потом разом выплеснуть все это на него, причем в самый неподходящий момент, а бабы нутром чуют, когда мужик наиболее уязвим, вот тогда и бьют наотмашь, чтобы ему побольнее было, а самим позлорадствовать, на его страдания глядя. И больше всего на свете Гурову хотелось сейчас просто нажраться! И почувствовать, как отпускает нервы, как голова становится легкой и пустой, и все грустные мысли улетучиваются оттуда сами собой. А потом вырубиться и спать сколько получится, а проснувшись, маяться от головной боли, а не от мыслей, что там раньше были, – недаром же говорят: утро вечера мудренее.

Но вот позволить себе этого Гуров не мог, да и рассиживаться было некогда, потому что время шло к девяти, и нужно было начинать собираться, чтобы проводить в последний путь Панкратова и его сына, а значит, надо было быть в форме. Не то чтобы Гуров ее не любил, но предпочитал ходить в штатском и надевал только тогда, когда без этого никак нельзя было обойтись, как, например, сегодня. Бреясь, он одновременно рассматривал себя в зеркало, как бы со стороны, и поразился тому, как же он постарел. Или это за последние дни он так сильно сдал? Но вот когда он надел форму и посмотрел на себя в большое зеркало со всех сторон, то немного успокоился – вроде бы еще ничего, но только издалека и если особо не приглядываться.

Когда он подъехал к дому Панкратова, там собрались уже почти все, и почти все были в форме. Да, тому, что совершил в понедельник Панкратов, по большому счету, оправдания не было, но каждый из его сослуживцев мысленно поставил себя на его место и призадумался, а как бы в таком случае поступил он сам, что перевесило бы? Чувство долга или любовь к сыну? И, не найдя однозначного ответа, люди решили как положено проводить в последний путь пусть уже не капитана полиции, но отца, который пожертвовал ради своего сына всем и проиграл. А вот его родителям и жене, когда, бог даст, поправится, в этом доме еще жить, и не стоит давать соседям и просто любопытным повод к пересудам, что, мол, что-то было не так, раз сослуживцы покойного офицера в штатском пришли. И вот вынесли гробы. Глядя на покойных, плакали многие: соседи, особенно женщины, дети – товарищи мальчика по его дворовым играм и одноклассники, а вот на родителей Панкратова совершенно невозможно было смотреть – их не вывели под руки, их почти вынесли, потому что сами идти они не могли. Те, кто знал его и его семью лучше остальных или дружил с ними, решили поехать на кладбище, а потом на поминки, а остальные дождались, когда гробы погрузят в катафалк, и стали расходиться. Среди них были и Гуров с Орловым и Крячко. Но, перед тем как разъехаться, Лев Иванович спросил, хотя теперь это было уже совсем не надо:

– Как успехи, Петр?

– Движется помаленьку, – ответил тот. – Только вряд ли я эту работу закончить смогу.

– Что? Ясность появилась? – обрадовался Гуров – ну, хоть одна хорошая новость за последнее время.

– Да! Кажется, отделаюсь выговорешником, – сообщил Петр. – Так что я с понедельника – на работу. А вы гуляйте! Только про дело не забывайте!

Орлов уехал, и, когда они остались с Крячко вдвоем, Гуров спросил:

– Стас! А откуда Мария про Таню узнала? – Крячко смутился и, что случалось с ним за все время их знакомства только два раза, покраснел. – Значит, от тебя, – понял Лев Иванович. – Ну и зачем ты ей это рассказал?

– Понимаешь, она все мучилась, чей это женский халат у тебя в квартире тогда был, ну, вот я и…

– Вылепил ей все, – закончил Гуров.

– А что? Не надо было? – всполошился Стас. – Так ведь лет-то сколько прошло! Вы уже женаты целую вечность!

– Знаешь, Стас, у каждого человека вот здесь, – Лев Иванович приложил руку к груди, – есть что-то святое. Только свое! Настолько личное, что пускать туда посторонних не хочется. И когда туда вдруг кто-то вламывается в грязных сапожищах, очень сильно руки чешутся надавать этому человеку по морде, а тому, кто ему дорогу показал, – по шее.

– Понял, не дурак, – только и сказал на это Крячко и спросил: – Ну а мне что делать?

– Что хочешь! Ты и так сделал все что мог! – зло бросил взбешенный Гуров и, не прощаясь, сел в машину и уехал.