Предатель.

Квириний подумал о старшем брате Архелая, Антипе. Сенатор понимал, но презирал коварство наместника Галилеи и Переи. Вопреки воле отца, тот девять лет назад оспорил власть младшего брата. Хотя с письменным изложением своих прав последний приложил императору отцовское кольцо и государственные записи. Квириний припомнил одутловатое лицо Антипы, тогда еще молодого, начавшего полнеть мужчины, вероятно в детстве привыкшего к роскоши раньше, чем ему привили естественный для мальчиков интерес к военным играм. Только бледность и нарочитое смирение в глазах за припущенными веками выдавали нетерпеливое ожидание решения Августа по наследству. Хитрый льстец перетянул на свою сторону алчную родню, ненавидевшую достойного Архелая. Многих из них Квириний встречал в сенаторских домах, в домах своих друзей, как и он, членов совета принцепса. Лишь заступничество дяди царевичей, Николая, убедило императора в пользу Архелая, едва не лишенного наследства и расположения Божественного.

Тогда в личных покоях Август прямо спросил Квириния, что тот думает о разделе наследства царя?

Невысокий, худощавый и сутулый, он пришаркивал, перекинув край пурпурной тоги через левую руку. Вялые губы старика кривила привычная усмешка. Император изменил сенаторской традиции первого в списке высказываться первым. Август поступал так, чтобы узнать истинные мнения друзей. Но по раздражению в голосе и нетерпению в блеклых зрачках Божественного Квириний угадал: император уже принял решение.

Квириний ответил: Ирод не оставил равного себе наследника; раздел царства взбудоражит народ, но силы римского оружия достанет поддержать пусть слабого правителя, зато преданного императору.

Октавиан зябко поежился, подошел к светильнику в нише и подставил теплу изуродованные подагрой пальцы. Божественный выслушал мнения еще двух консулов и двадцати сенаторов. Все осторожно высказались за раздел власти между сыновьями царя, во избежание междоусобицы. Особенно горячо настаивал на этом товарищ трибуна, пасынок Тиверий, сын Ливии Друсиллы.

Вдруг Август обратился к Квиринию.

– Возможно, лучше быть Иродовой свиньей, чем его сыном. Но разве не за примирением прибыла к нам семья нашего покойного друга? Согласие правителей, залог спокойствия в народе. Не в этом ли политика империи? А у нас на востоке грозный сосед. Квириний ручается за любезного ему Архелая. Но выполним ли мы главное пожелание царя: сохраним ли мир в его семье? И достоин ли твоих надежд правитель, опередивший решение судьбы? – Вельможи льстиво улыбнулись иронии императора. – Подумай об этом, достойный друг…

Теперь, почти через десять лет Квириний размышлял: не тот ли спор определил венец его карьеры политика – его почетную ссылку. Неприязнь к царственным братьям, клиентам империи, о судьбы которых преломилась его судьба, воскресла, лишь консул оказался в этой глуши, на задворках власти…

Старик еще раз обдумал грядущую встречу с Антипасом.

Предварительно переговорив с храмовым жречеством Ершалаима сразу по прибытии в страну, и в первую очередь с первосвященником Иоазаром, осторожным, но неуступчивым ставленником бывшего этнарха, консул предвидел: народ, веками плативший десятину божеству, неохотно согласится вносить дань в фиск. Ценз населения поднимет волнение. Опытность не обманула легата: из северных земель страны, из Галилеи, поступили первые донесения о недовольстве среди иудеев. Определить зачинщиков, по словам прокуратора, еще не успели, но учение секты – а, судя по предварительному изложению, это была именно секта (как и предполагал сенатор!) – пустило корни в возбужденные умы фанатиков. И требовались быстрые и решительные шаги, чтобы прополоть ростки бунта. Квириний мог поступить как Помпей, семьдесят лет назад легионом покоривший страну, раздираемую междоусобицей, либо как прокуратор Сирии Сабин, десять лет назад разграблением Храма спровоцировавший восстание и истребивший врагов Рима. Но и то, и другое возбудило бы ненависть населения к империи – это противоречило политике Августа! – и снова пролилась бы кровь римских солдат. Поэтому следовало упредить опасность руками местной знати. Консул хотел заставить поводырей народа, жречество, убедить верующих в правомерности римского закона. И здесь неизбежны уступки. Ибо нельзя лишать посредников между божеством и толпой даров за посредничество – Квириний презрительно пожевал губами. Телохранители настороженно покосились на полководца. С другой стороны, необходимо найти и перебить зачинщиков беспорядка: здесь аборигены лучше распознают скверну местных религиозных учений. Понадобится армия наместника Галилеи: он, наконец, усердием выкажет преданность Риму и мудростью оправдает претензии на власть.