Предатель

День был неровный, недобрый. С ночи задуло, погнало низкие тучи. Повезло, конечно: удалось по сухой погоде прогнать визирку и вернуться. Нынче снег мешался с ледяным дождем, завивался на ветру в белесые косы. Солоно пришлось бы им сейчас в тайге…

Слух по лагерю еще вчера разлетелся — собственно, его бригада и принесла весть, что к ним идет пополнение. Поэтому все, кто по тем или иным причинам не вышел на работу и болтался в зоне, нет-нет да поглядывали в сторону, откуда оно, пополнение, должно было показаться.

Этап возник примерно так же, как появляется изображение на проявляемом отпечатке. Только медленней, гораздо медленней фотографии.

Сначала в неясной дали — замытой дождевыми струями, запорошенной, зачерченной частой штриховкой снежной крупы — стало мерещиться что-то зыбкое, неверное… Движение?.. нет, это просто ветер крутит… Точно, точно!.. Да разве?.. снег один!.. А вот?.. Показалось!..

Но все больше густилось, темнело, надвигалось.

Лагерные псы встревожились, стали рваться с цепей, хрипеть.

Этап.

Небольшой — человек шестьдесят з/к да охранников с пятнадцать.

То ли дело этапы гнали с Архангельска, с одним из которых и Шегаев в свое время на Чибью пришел, — тысяча человек, полторы!..

Ближе, ближе! — медленно, тягостно, через силу проступая, неверно проявляясь на тоскливой ряби пронзительной непогоды.

Ковыляют кое-как — заколели. Худые, страшные… Вот уж и лица можно разглядеть, только не поймешь, молодые ли, старые: одинаково серые, безжизненные, с впалыми щеками. Одеты в рванье. Даже вон голые ноги мелькают… и руки, синими пальцами вцепившиеся в деревянные чемоданы и вещевые мешки. Многие простоволосы. Бог ты мой! Да в таких шмотках на развод не выводят, не то что в этап!..

Конвой тоже ежился. Несладко конвою по такой погоде: оттепель кругом — а ты в полушубке!.. по такой-то мокрети — да в валенках!..

Но все же охрана шагала не в пример лучше, собранней — с винтовками наперевес, держа дистанцию. Слышно стало, как солдаты басовито покрикивают:

— Не сбивайся! Держи равнение! Пятерка, шире шаг!.. Кому говорю — не высовываться! Куда прешь?! Вперед иди, а не вбок!

Медленно, будто капля густой грязи по мокрому стеклу, притекли женщины к воротам.

— Доходяги, — сказал Ярослав.

Шегаев молча кивнул. Верно, доходяги. Выбракованные из тяжелых работ: истощенные, больные, слабые, кто уж и доску поднять не может. Кто день за днем и час за часом доходит самый остаток своего жизненного пути.

И все же почувствовал краткое содрогание какой-то самой глубокой, самой близкой к естеству жилки — ведь все-таки это были женщины!

Тут, будто ему в ответ, одно из этих существ сипло крикнуло — отчаянным, отрешенным от жизни голосом, в котором звучала какая-то последняя, граничная веселость:

— Ну, бабоньки, не пропадем! Гляди, мужиков-то сколько!..

— По баракам! — это уж своя охрана заголосила. — По баракам разойдись!..

Шегаев нырнул в двери конторы.