Предатель

Бородатые оба. Но лиц почти не видно! — потому что обернулись они и смотрят на закрытые двери.

С опаской смотрят. Или с удивлением?.. В общем, как-то настороженно и напряженно: будто стояли себе спокойно, судачили, может, о том о сем — когда, дескать, смена или скоро ли жалованье дадут, — и вдруг из-за дверей — крик? вопль? зов?..

Вот они и встрепенулись, вздернулись!..

И, подрастая, Артем все думал, так и так прикидывал: что же за этими страшными дверями? Что случилось?

Все новые и новые ответы придумывал… новые и новые картины воображал… Вот бы туда, внутрь, в само полотно влезть, в его реальное до жути пространство — и в щелочку глянуть!..

Малец…

Отхлебнул из кружки: чай перестоял, вязал небо и язык.

Да, вот так жизнь устроена.

Вот так.

Не просто.

Поехал гардемарин Верещагин к генералу Кауфману: зарисовывать, как тот воюет Туркестан…

Зарисовал.

Как бы между делом.

И вот что получилось.

А если б не поехал?..

Какой чай горький получился… «со слоном», что ли?..

Машинально листнул статью, предшествующую репродукциям, взгляд упал на выделенную курсивом цитату:

Еще памятно, как 20 лет тому назад ломились на выставку Верещагина и какое чудовищное и огорашивающее впечатление производили его пестрые и кровавые картины…

— Гамна! — повторял банщик Равиль.

— А вот вы попробуйте!..

Выставки эти, устроенные в комнатах без дневного света, увешанных странными чужеземными предметами и уставленных тропическими растениями, производили ужасный, непреодолимый эффект. Нам ясно помнится, как толпилась перед ярко освещенными электричеством громадными картинами непроницаемая, все растущая масса народа…

— А мы вот так!

— Гамна!

— А укусите-ка!..

Эти яркие или мрачные гигантские полотна, на которых шагали феерично разодетые индусы, богато разукрашенные слоны с магараджами на спинах, на которых тянулись по горам в глубоком снегу несчастные войска или поп в черной ризе отпевал под тусклым небом целое поле обезглавленных голых покойников, — эти полотна действовали, как тяжелые кошмары горячки!

Допил, отодвинул кружку, полез за куревом.

Да, вот так в жизни все устроено. Так становятся художниками…

Чиркнул спичкой, пустил клуб дыма. Затянулся несколько раз, чтобы задурманить голову.

Верещагин!

Вот ведь был человек, а!..

Понесло зимой в Тибет, проводники бросили… и вот там-то, обмороженный, мучась дикими головными болями, кое-как держа карандаш в коснеющих пальцах, — что этот сумасшедший пишет в путевом дневнике? Что царапает на его промерзлых страницах?

Должно быть, насчет того, что до смерти остался только шаг? И что очень жаль так нелепо потерянной жизни?.. Или, может быть, что надо было денег проклятым проводникам больше посулить — глядишь бы, и не ушли?.. И знать бы раньше, что азиаты столь несусветно продажны и подлы, в жизни б сюда не сунулся!..

Это он пишет?

Нет, совсем иное:

Другой раз надобно придти сюда со свежими силами и сделать этюды всех этих эффектов, их увидишь только на таких высотах… Кто не был в таком климате, на такой высоте, тот не может составить себе понятия о голубизне неба, — это что-то поразительное, невероятное, краска сильнее всякого чистого кобальта, это почти ультрамарин с небольшою дозою кармина!.. Розовато-белый снег на этом фоне является поразительным контрастом.

Вот что он пишет: другой раз…

Сумасшедший не сумасшедший, но Василий Васильевич вправе был рассчитывать, что сможет выбраться за границу и в другой раз, и в третий, и в десятый…

Конечно, он не в СССР жил… иначе все было устроено.

А теперь какие Гималаи?

Мысли темнели и сгущались.

Теперь своей волей никуда не попадешь…

Размышляя, он немигающе и невидяще смотрел перед собой. На столе возле кружки лежала папиросная пачка. Он ни кружки не видел, ни папирос; только чувствовал, додумывая, как что-то сгущается в мозгу, наливаясь неприятной тяжестью…