Право на жизнь

Зиме начало было. У каждого на языке Волга да Сталинград были. И тревога, и боль, и надежда на то, чем потом эта битва закончится. Группа Речкина подвиг совершила. Так сказал о них начальник разведки полковник Логинов. Далеко они в тот раз к немцам в тыл забрались, уничтожили хранилище авиационных бомб, крупнокалиберных снарядов. Не чаяли в живых остаться, однако повезло, вырвались. Вот тогда-то Речкин и привел Симагина. На вопрос Колосова Симагин ответил так: «Мне, товарищ старшина, немца в глаза видеть надо». — «Ну дак и смотри, когда они пленные бредут, ныне их много», — посоветовал Колосов. «Не то, товарищ старшина, — сказал на это Симагин. — Мне его глаза видеть надо, когда берем, кляпом глотку ему затыкаем». — «Не присматривался я к ним, — признался Колосов. — Иль есть на что?» — «Кому как», — ответил Симагин, неопределенно пожав плечами.

В сорок первом году Женя Симагин к восемнадцатилетнему рубежу приблизился. В армию его не взяли по возрасту, но поручение дали ответственное. Погнал он с женщинами колхозное стадо на восток. Под Можайском сделали первую остановку.

День выдался такой, каким редко бывает в сенокосную пору, когда наломаешься до боли в пояснице, руки гудят, а уйти жалко, поскольку понимаешь, как повезло с погодой. Солнца в меру, легкого ветерка, неторопливо плывущих облаков. С утра к тому же небо чистым было. В том смысле, что ни одного немецкого самолета с утра не появлялось. Женщины доить коров начали. Тут подводы подкатили, дети на них. Эвакуированный детский дом их нагнал. Воспитательницы остановку сделали, чтобы детей парным молоком напоить.

Со стороны заходящего солнца налетели немецкие истребители. Пролетали над лугом на бреющем. Били из пулеметов по стаду, по детям. Улетали. Возвращались. Стреляли и стреляли. Больше всего по детям.

Луг криком затопило. Метались по лугу дети, женщины, животные. Женщины пытались спасти детей. От пулеметных очередей, от свинца, от копыт обезумевших животных. Метался Женя Симагин. Тоже кричал. Призывал к чему-то. Потом его ударило, он потерял сознание. Ранило Женю. Ранило тяжело. Но перед тем увидел он лицо немца. Позже он поймет, что не мог увидеть лица немецкого летчика, произошло с ним такое, от чудовищного нервного напряжения прежде всего. Лицо тем не менее запомнилось. Особенно глаза в памяти запали. Стылые в желании убить.

Женя долго лечился. После госпиталя попал на фронт. Сам напросился в разведку. Перешел под начало Речкина. Разведчиком оказался добрым. Если шли за «языком», лейтенант всегда назначал Симагина в группу захвата. Ловок, увертлив, сила есть. Немцев он брал в мгновение. Скрутит, кляп заткнет. Обязательно в глаза заглянет. Глянет, плюнет, отойдет.

Он сам вызвался прикрывать отход группы. «Не подведу, товарищ лейтенант, доверьте», — вытянулся перед Речкиным так, как будто на отдых в соседнюю деревню, на свидание отпрашивался. Получив разрешение, козырнул. Ушел, чтобы остаться в памяти. Навсегда. «Навсегда», — прошептали губы. Сознание отметило, что это «навсегда» может оказаться коротким. Идет война. По ее опаленным дорогам еще пилить и пилить, а судьбы своей наперед не узнаешь. Колосов подумал о том, что, если бы не эта общность судеб, невозможно было бы жить, теряя и теряя боевых товарищей. Ушел Женя Симагин. За ним отход группы остался прикрывать Саша Веденеев. Тоже парень что надо. Настоящий воин. И по возрасту, шел ему двадцать четвертый год, по опыту. До войны Саша успел поработать на Брянском машиностроительном заводе. В тридцать девятом году был призван в армию. Зачислили его в погранвойска. Служил на границе.

«Учитесь, ребятки, учитесь, такого еще не было, чтобы учеба пошла кому-то во вред», — постоянно напоминал разведчикам Речкин, ставя в пример Сашу Веденеева. Саша обладал феноменальной способностью все видеть, все запоминать. Тренировался постоянно. Прикроет глаза, повернет голову в сторону, глянет, начнет рассказывать, что увидел. Ни одной мелочи не упустит. Все равно что затвором фотоаппарата щелкнет, фотографию проявит, отпечатает, по этой фотографии рассказ, ведет. Такая у него способность была.

Вновь всей душой ощутил Колосов, как трудно произносить даже мысленно поминальные слова о боевых товарищах. Была способность у человека. Были два года войны. Ранения. Неистовая жажда мести. За друзей-пограничников, которых Саша помнил все это время, за первый бой на заставе утром двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года.