Правитель Аляски

Вечерело, решили остановиться на ночлег. Байдары вытащили на берег, привязали к лежавшим у воды смытым половодьем деревьям, сами поднялись на угор, покрытый еловым лесом. На мшистой лужайке развели костёр, стали сушиться. Поодаль устраивали свой лагерь сопровождавшие их проводники-туземцы.

   — Ну что, Тимоха, — весело сказал Поточкин, — глядишь, за пару недель и до Нучека доберёмся.

   — Думаю, и поскорее, — уверенно сказал Тараканов.

Он уже успел вдвоём с Калахиной поставить на лужайке, поближе к деревьям, конусообразный шалаш из жердей, обтянутых парусиной, и сейчас рубил топором еловый лапник, чтобы настелить пол. Калахина между тем принесла с реки налитый водой котёл, укрепила над костром. Поджав под себя ноги, села чистить рыбу для ухи.

Вместе с вечерней тишиной умиротворение снисходило на душу Ефима Поточкина. Поход заканчивался. Слава Богу, живы, возвращаются целые и невредимые, всё, что намечено, сделано. Посетили и описали селения медновцев по реке, вели торговлю с ними, договорились дружить. Пытались разыскать, как наказывал Баранов, те места, где собирают дикие самородную медь. Можно считать, почти достигли их — на притоке Медной, Читине: по словам живших там племён, рыба не шла в Читину из-за плохой воды. Тогда и задумались: а не из-за меди ли вода на Читине особый вкус имеет?

В селении, где зимовали, сказали им, что далее идти опасно: живущие на реке племена не хотят пропускать их, готовятся убить. И сказала об этом дочь местного тоена Калахина. Не ему, Ефиму, сказала, а симпатии своей Тимохе Тараканову. Как-то незаметно любовь у них закрутилась, пока жили более месяца в селении, где старшим тоеном был отец Калахины.

Видел Ефим, что встречался Тараканов с темноглазой тоенской дочкой, а главное-то, как сговорился его товарищ с отцом Калахины, пропустил. Лишь когда стал Тимоха потрошить их запасы и паковать в отдельный мешок оставшиеся от торговли топоры, зеркальца, медный чайник, одеяла, бисер, Ефим подозрительно спросил его: «Ты что это, Тимоха, затеял, в одиночку на Читину идти? Сказали ж, нельзя — убьют». А тот спокойно ответил: «Калым, а по-нашему выкуп, за Калахину готовлю, хочу в жёны её взять». — «Да ты, Тимоха, сдурел, что ли? — поразился Поточкин. — Да на кой ляд она тебе сдалась?» — «Ничего-то ты, Ефим, не понимаешь, — с досадой сказал Тараканов. — Любовь у нас». — «Вот те на-а!» — озадаченно протянул Поточкин. Но, поразмыслив, решил, что не так уж плохо будет, ежели отдаст местный тоен свою дочь за Тараканова. Тогда будут связаны они с местными племенами кровными узами, а через ту связь и дружба их с русскими укрепиться должна. «Что ж, с Богом! — согласился Поточкин и проявил деловитость: — Водка-то, кажись, у нас есть ещё на веселье?»

Вниз по реке отправился Тараканов уже с тоенской дочкой Калахиной, и Поточкин скоро увидел, что остался он как бы сбоку припёка. Если на пути к верховьям каждый, считай, сухарь делили они с Таракановым пополам, то теперь на привалах Тимоха сооружал отдельный шалаш для себя и Калахины, а Ефим должен был заботиться сам о себе.

У молодых всё вроде образовалось ладно и согласно. Единственное, что раздражало Поточкина в их отношениях, так это неумеренная нежность друг к другу, слишком уж явно выдававшая себя хмельная, буйная плотская страсть. И зачем, с недовольством думал Поточкин, баловал Тимоха тоенскую дочь? Мог ни с того ни с сего схватить её на руки и закружить вокруг костра. А то подойдёт сзади и молча гладит по волосам или закроет её глаза руками. Многим бесстыдным любовным фокусам научил бесшабашный Тимоха тоенскую дочь, и скромная поначалу чернобровая девица с нежным румянцем на щеках словно вдруг оттаяла, разморозилась и теперь и сама могла подкрасться сзади к Тараканову и втихаря пощекотать его щёку травинкой, будто сел комар, а когда он с размаху шлёпал себя по щеке, счастливо, заливисто хохотала. Они уже не стеснялись Ефима, могли и в его присутствии, лишь отойдя для приличия в сторону, вдруг обняться и соединить губы в долгом поцелуе, и всему этому тоже научил недавно ещё дикую и, казалось, неприступную Калахину беспутный купецкий сын и сибирский охотник Тимоха Тараканов. Вот уж воистину блажной так блажной!

Странности своего спутника заметил Ефим ещё в начале похода. Бывало, гребут они вверх по реке и вдруг уставится Тимоха на горный изгиб над головой, смотрит, не сводя глаз, и улыбается. «Что там, Тимоха?» — обеспокоенно спрашивал Ефим. «Да, глянь, медведь», — шептал Тараканов. «Где, где медведь?» — силился увидеть Поточкин. А Тараканов лишь смеялся: «Да вот эта гора и есть натуральный медведь — по профилю. Видишь, передние лапы подняты и нос вверх торчит». — «Ну ты, Тимоха, прямо блажной!» — в недоумении от такого мальчишества крутил головой Поточкин.