Внушительное было зрелище, когда, приняв благословение на Кадьяке, они отправились в путь — огромный караван из четырёхсот байдарок в сопровождении двух кораблей — «Екатерины» и «Александра». В Якутате, где с далёких вершин сползали в море и расплывались по окрестным водам массивные ледяные горы, к ним присоединились построенные на тамошней верфи ещё два небольших судна — «Ермак» и «Ростислав». И оттуда он пошёл на «Ермаке» и едва не расстался с жизнью в проливе с чудовищно быстрым от сжатия его ледяными горами течением. Казалось, что плававшие рядом с судном колоссы вот-вот раздавят корпус, как хрупкий орех, и, когда они благополучно выскользнули из ледяной ловушки, он на коленях возблагодарил Творца за дарованное спасение.
За тем проливом и лежали селения, обращённые из чувства мести в огонь...
К острову Кауаи подходили ранним утром, и, когда ветер разогнал туманную дымку, капитан «Невы» Юрий Фёдорович Лисянский увидел, что к северо-западу по курсу корабля расположена небольшая бухта. К ней и направили свой путь.
Из бухты, по берегам которой выступали средь пышной зелени крытые травой и листьями хижины туземцев, к ним уже спешило несколько лодок, и Лисянский на всякий случай приказал мичману Василию Верху строго следить, чтоб ни одна из местных красоток не залезла на палубу. В его памяти ещё были свежи воспоминания о стоянке у самого большого из Сандвичевых — острова Гавайи, где и утром и вечером их осаждали любвеобильные туземки, готовые раскрыть свои объятия любому пришельцу.
Вместе с кораблём «Надежда», которым командовал Иван Фёдорович Крузенштерн, «Нева» почти год находилась в первом русском кругосветном путешествии. Несколько дней назад, у острова Гавайи, корабли расстались. «Надежда» пошла к побережью Камчатки, чтобы, оставив там груз для Российско-Американской компании, проследовать далее в Японию для осуществления дипломатической миссии в эту страну первого российского посланника — действительного статского советника, камергера Николая
Петровича Резанова. «Нева» же, как было согласовано между капитанами, должна была запастись на Сандвичевых островах провизией и затем идти к российским колониям на северо-западном побережье Америки. Условились вновь встретиться на следующий год в китайском порту Макао недалеко от Кантона.
Мичман Василий Берх собирался самым серьёзным образом исполнить поручение капитана относительно охраны моральных устоев экипажа и подрядил себе в подмогу двух матросов, чтобы те отгоняли девиц от корабля. Но когда лодки туземцев приблизились к судну, мичман с разочарованием увидел, что в них приплыли лишь мужчины — с целью, видимо, обычного обмена товарами. С борта судна спустили пару верёвок и дали знак островитянам, что те могут привязать к верёвкам свои товары. От нечего делать мичман Берх присоединился к офицерам, занятым обменными операциями, и на его долю досталось туземное копьё с железным наконечником. Поднятое наверх роскошное опахало из разноцветных перьев тропических птиц, с искусно вырезанной рукояткой, было по праву старшинства уступлено капитану Лисянскому. За время плавания капитан собрал неплохую коллекцию оружия и утвари разных народов — он имел теперь предметы и с Канарских, и с Маркизских островов, с острова Пасхи и с небольших островков близ побережья Бразилии.
— Замечательное опахало! — не удержался от восхищения Берх.
— Н-да, — согласился Лисянский, небрежно обмахивая себя перьями, — неплохой образчик туземного искусства. — И напомнил о своём поручении: — Как обстановка, мичман?
— Женщин, Юрий Фёдорович, не видать, — отрапортовал Берх.
— Это радует, — сказал Лисянский, — но не теряйте бдительности, продолжайте наблюдение.
— Слушаюсь! — вытянулся в струну Василий.
Демонстрируя исполнительность, он взял в руки зрительную трубу, повёл влево, повёл вправо — и вот она, искомая цель: в полумиле от корабля показалась меж невысоких волн темноволосая голова, а вскоре, когда отважная пловчиха легла на спину и, неторопливо работая руками, стала приближаться к кораблю, окуляр трубы позволил увидеть, как ритмично поднимаются над водой невысокие холмики обнажённых грудей. Сейчас мичман Берх уже искренне хотел, чтобы возникшая из волн наяда подплыла ближе — это давало возможность рассмотреть её внимательнее и одновременно проявить на глазах у капитана своё служебное рвение.
Между тем островитянка вновь повернулась на живот, взглянула на корабль и равнодушно поплыла в сторону. Движения её были поразительно плавными, даже, казалось, небрежно-ленивыми, тем не менее она плыла, как отметил Берх, с отменной скоростью.