Правек и другие времена

Полуразрушенный дом на Выдымаче состоял из четырех стен и кусочка крыши. Внутри был только щебень, поросший крапивой. Стоял смрад сырости. По стенам блуждали слепые слизни. Колоска рвала большие листья лопуха и выстилала ими себе лежанку. Боль возвращалась все более нетерпеливыми волнами. Когда в какой-то момент она стала невыносимой, Колоска поняла, что должна что-то сделать, чтобы выпихнуть ее из себя, выбросить на крапиву и листья лопуха. Она стиснула челюсти и начала тужиться. «Боль выйдет там, откуда она вошла», — подумала Колоска и села на землю. Подняла юбку. Не увидела ничего особенного: стенка живота и бедра. Тело по-прежнему было плотное и сомкнутое. Колоска пробовала заглянуть в себя там, но ей мешал живот. Дрожащими от боли ладонями она пыталась тогда хотя бы нащупать место, откуда из нее должен был выйти ребенок. Трогала кончиками пальцев набухшую вульву, жесткие паховые волосы, но ее промежность не чувствовала прикосновения пальцев. Колоска прикасалась к себе словно к чему-то инородному, словно к вещи.

Боль усиливалась и мутила рассудок. Мысли рвались, будто истлевшая ткань. Слова и понятия рассыпались, просачивались в землю. Набухшее от рожания тело захватило полную власть. А поскольку человеческое тело живет образами, они затопили полуотключенное сознание Колоски.

Колоске мерещилось, что она рожает в костеле, на холодном полу, прямо перед иконой. Она слышала успокаивающее гудение органа. Потом ей мерещилось, будто она сама стала органом и играет, будто внутри нее множество звуков и когда она захочет, то сможет их все сразу из себя извлечь. Она почувствовала себя сильной и всемогущей. Но тут же это всемогущество свела на нет муха, обычное гудение большой фиолетовой мухи прямо над ее ухом. Боль ударила Колоску с новой силой. «Я умру, умру», — стонала она. «Я не умру, не умру», — стонала через минуту. Пот склеивал ей веки и щипал глаза. Она зарыдала. Уперлась руками и с отчаянием начала тужиться. И после этого усилия почувствовала облегчение. Что-то хлюпнуло и выскочило из нее. Колоска была теперь открыта. Она опустилась на листья лопуха и искала в них ребенка, но там ничего не было, только теплая вода. Тогда Колоска собрала силы и снова начала тужиться. Зажмуривала глаза и тужилась. Делала выдох и тужилась. Плакала и смотрела вверх. Между прогнившими досками она видела безоблачное небо. И там вдруг узрела своего ребенка. Ребенок неуверенно поднялся и встал на ноги. Он посмотрел на нее так, как еще никто никогда не смотрел на нее, с огромной, невыразимой любовью. Это был мальчик. Он поднял с земли веточку, и та превратилась в маленького ужа. Колоска была счастлива. Она легла на листья и провалилась в какой-то темный колодец. Вернулись мысли и спокойно, изящно проплывали через ее сознание. «Так, значит, в доме есть колодец. Значит, в колодце есть вода. Поселюсь в колодце, потому что в нем прохладно и сыро. В колодцах играют дети, улитки обретают зрение и дозревают хлеба. У меня будет чем кормить ребенка. А где ребенок?»

Она открыла глаза и с ужасом почувствовала, что время остановилось. И нет никакого ребенка.

Снова пришла боль, и Колоска начала кричать. Она кричала так громко, что затряслись стены полуразрушенного дома, переполошились птицы, а люди, сгребающие сено на лугах, подняли головы и перекрестились. Колоска подавилась и проглотила этот крик. И теперь кричала внутрь, в себя. Ее крик был таким сильным, что живот шевельнулся. Колоска почувствовала между ногами что-то новое и чужое. Она приподнялась на руках и посмотрела в лицо своему ребенку. Глаза ребенка были болезненно зажмурены. Колоска поднатужилась еще раз, и ребенок родился. Дрожа от усилия, она попыталась взять его на руки, но ее ладони не могли попасть в тот образ, который видели глаза. Все равно она вздохнула с облегчением и позволила себе соскользнуть куда-то в темноту.

Когда она проснулась, то увидела около себя ребенка, съежившегося и мертвого. Она попыталась приложить его к своей груди. Грудь была больше, чем он, болезненно живая. Над ней вились мухи.