Праведный грех

– Третья часть? Выкусит, шпендику для могилы хватит квадратный метр, – ухмыльнулся Головин. – Долго нам придется ждать, алкоголиков и на том свете никто не почитает, А вот хороших, как я, людей он раньше срока к себе призывает. Там тоже нужны умелые работники, столяры и плотники, да и механизаторы широкого профиля. Степан заслужил самой суровой кары, столько лет тебе и Светке отравлял жизнь. И как только земля такого алкаша носит? Другой бы давно уже загнулся от цирроза печени, так нет же спасают, лечат задарма из гуманности. Я б их всех, алкашей, загнал в карьер, на лесоповал или на урановые рудники. Там бы они долго не протянули.

– Не гневи Бога, Федя, – перекрестилась Анна. – Наверное, ему и в ЛТП не сладко, гипнозом и уколами замучили, а может и ампулу вшили. На стройке вкалывает. Это не санаторий, не курорт, а режимный объект с охраной, колючей проволокой и злыми собаками.

– Вот, блин! Доброе женское сердце, уже и пожалела. Мало он, наверное, тебя, как сидорову козу, мочалил и бил, – посетовал Головин. – А вот Светка-конфетка. Я все удивляюсь, как с карликом, коротышкой ты смогла зачать и родить красавицу? Может ты ее нагуляла?

– Типун тебе на язык, – обиделась Анна.

– А тебе ежа за пазуху, – не остался он в долгу и повысил тон. – Не смей мне перечить. Всегда помни, что на тебе свет клином не сошелся. Неудовлетворенных баб в селе – хоть пруд пруди.

Вальчук благоразумно промолчала, а Головин, чувствуя себя на положении хозяина, продолжил:

– Из домовой книги Степана выпиши к чертовой матери, а меня срочно пропиши на жилплощадь. Мою комнату в общаге уже отдали другому постояльцу, поэтому возврата нет.

– Хорошо, Федя, хорошо пропишу, ты только не горячись. Попрошу Колю Удода, он не откажет, поможет. Он многим мне обязан.

– Кто такой? Птица что ль, которая гадит?

– Это наш участковый инспектор, Коля, лейтенант. У меня с ним хорошие отношения, он часто пьяного Степана приводил в чувства, забирал в районный отдел милиции. Расплачивалась самогоном и закуской, – призналась Анна.

– Может ты с ним и спала?– насторожился Головин.

–Что ты, даже в мыслях такого не было, – обиделась она.

– Смотри, Анка, если узнаю, то будешь бита, как сидорова коза,– пригрозил он.– С ментом больше не якшайся. Насчет меня ни единого слова. Если спросит, то скажи, что трудолюбивый, добрый человек, он отстанет. Нечего ему со своим уставом в чужой кичман соваться.

– Какой, еще кичман? – не поняла она.

– В сарай, – стушевался он, не желая пояснять, что так уголовники называют тюрьму.

– У нас не сарай, а дом, – возразила Вальчук.

– Не дом, а хижина дяди Тома, – усмехнулся Федор.

–Какого еще Тома?

–Вот деревня Петушки, – рассмеялся сожитель. – Это же фильм о неграх, рабах. Нам его много раз крутили на зоне…

– Какой зоны?

– Труда и отдыха, – нашелся он с ответом, поняв, что допустил оплошность. – Так вот у тебя хижина, а у Хвыли особняк. Но не печалься, как только разбогатеем, второй этаж построю. С коварной птицей, Удодом будь осторожна, держи язык за зубами.

– Я тоже так считаю, – поддержала Вальчук, перебирая вещи бывшего супруга. – Федя, может тебе сорочки подойдут, а уж галстуки точно, для них размер не важен? Я умею ловко узлы завязывать. Не все ж тебе в спецовке ходить.

– Я не босяк, чтобы ходить в обносках, – возмутился он.

– Так ведь вещи хорошие, не с покойника, жаль выбрасывать, – увещевала Анна. – На праздники и в будние дни чаще надевай костюм с белой сорочкой и галстуком. Любо-дорого будет поглядеть. Может начальство тебя заметит и оценит, пойдешь на повышение. Зарабатываешь ты прилично, поэтому и одеваться должен со вкусом, чтобы все видели, что мы живем весело и в достатке, душа в душу.

– А ты, Аня, не боишься, что меня кто-нибудь из твоих красивых подруг уведет? – озадачил он ее неожиданным вопросом. – Такое часто случается, когда жена слишком холит своего супруга, то он, в конце концов, уходит к другой подруге.

Он заметил испуг и тревогу в ее доверчивых глазах и пожалел:

– Я пошутил, ты у меня единственная и неповторимая. А насчет этого барахла не расстраивайся. Это ниже моего достоинства пользоваться чужими обносками. От них, наверное, до сих пор самогоном и мочой разит, как из параши.

– Но галстуки ведь совсем новые, Степан их не носил, скромничал, чтобы не выглядеть голландским петухом.

– Не уговаривай, не базарь, мое слово – закон! – властно осадил он и с брезгливостью бросил костюм, сорочки и галстуки на пол, связав рукава. Потом мельком кинул взгляд на стену, где висела в рамке фотография молодоженов Анны и Степана Ермаковых. Она с первых дней вызывала в нем раздражение и неприязнь, мерзкое ощущения постоянного присутствия в доме соперника. Но тогда он не решился заявить об этом, а сейчас подвернулось под горячую руку.

– Портрет этот сними и забрось куда-нибудь подальше, – продолжил он. – Теперь в доме новый хозяин. Семейный альбом тоже подлежит ревизии. Подай-ка его мне. Я тебя, Аня, люблю и поэтому не потерплю другого мужика рядом с тобой.