Правдивый ложью

Созрело довольно-таки быстро, так что спустя десять минут я прервал его общение с богом – кончилось терпение.

– Притомился, поди, отец Никодим? – вкрадчиво осведомился я. – Присядь пока, разговор есть, а уж потом, коли будет желание, продолжишь.

Тот молча встал, перекрестившись напоследок, после чего прошел к столу и низко склонился передо мной:

– Благодать тебе, мил-человече, что сподобил меня, недостойного, лицезреть сии святые иконы, овеянные древностью и осиянные…

Я слушал молча, не перебивая. Пусть себе говорит что хочет. Однако когда невидимая секундная стрелка пошла на третий круг, а может, и на пятый, я пришел к выводу, что хватит, и поинтересовался как бы между прочим:

– А лицезрение этих святынь помогает тебе избавиться от содомского греха?

Никодим вздрогнул и осекся. Пауза, впрочем, длилась недолго.

– Только правду мне, святой отец, – жестко добавил я. – Иначе…

– Опосля последнего отпущения грехов сей гнусности более не предавался, поелику…

– А когда их тебе отпустили? – осведомился я. – Если вчера – поверю, что «не предавался», но у нас в общем-то разговор о делах давних, даже не этого года.

Вначале он не понял.

Потом понял, но неправильно, принявшись горячо уверять, что уж в чем в чем, а в этом неповинен, ибо все было несколько иначе, и после того у него самого долго болели ребра, а вдобавок он еще лишился пары зубов.

– Ражий детинушка наш государь, потому сокрушил меня и поверг, и опосля я к нему ни-ни, – завершил он свою пламенную речугу.

Пришлось пояснить, что ражим детинушкой был не государь, а истинный Отрепьев. Что же касается Дмитрия, то он выглядит совсем иначе.

После того как я описал его достаточно примечательную внешность – одна бородавка у глаза чего стоит, и монах наконец-то припомнил, он не просто раскис или поплыл – хлопнулся в обморок.

В чувство я его привел довольно-таки быстро. Способов достаточно, и если с человеком не церемониться, а применить самые энергичные… Словом, хватило минуты. А вот поднимать Никодима с пола я не стал, продолжив описание грядущего, величественно возвышаясь над его бородатой рожей – так страшнее.

Думаю, он и без того сразу уразумел, что в этом самом будущем ничего хорошего ему не светит, но я счел необходимым добавить ряд подробностей, согласно которым выходило, что дыба окажется невинным цветочком и станет лишь началом его длительных тяжких мук.

Так, пустячок, не более.

В дальнейшем же его ожидают столь красочные, увлекательные перспективы, глядя на которые черти в аду сдохнут от зависти и срочно заявятся в полном составе на курсы переподготовки и повышения своей дремучей допотопной квалификации.

Ах да, совсем забыл упомянуть, что после окончания стажировки они непременно захотят попрактиковаться, так что обратно в ад вернутся не одни, а с неким грешником, каковой хоть и является монахом, но от этого его грехи становятся только тяжелее, и потому мучить они его станут с превеликим удовольствием.

Подняться с пола он даже не пытался, продолжая лежать и проникновенно стонать. Периодически из него вырывалось нечто нечленораздельное, а иной раз, хотя редко, и осмысленная фраза:

– Да ежели бы я токмо знал!.. Да неужто бы я себе дозволил!.. Да яко же теперь быти мне, окаянному?!

Вот на последней я и остановился. Сразу, как только он ее произнес, я медленно повторил:

– Яко тебе быти теперь, спрашиваешь? – И умолк, задумчиво разглядывая монаха.

Тот затаил дыхание, по всей видимости почуяв, что еще можно что-то как-то изменить, искупить или по крайней мере смягчить.

– Ну, сказывай в подробностях, как оно было, – произнес я нехотя.

– Дак было, – оживился он. – Уж больно сладок показался мне сей отрок, вот и не утерпел, оскоромился…

Слушал я его недолго. Терпение кончилось буквально через пару минут, уж очень откровенно живописал отец Никодим эти самые подробности. Когда стало окончательно невмоготу, я прервал его на полуслове:

– Лучше сделаем иначе. Все, что ты говоришь, напиши. – И посоветовал: – Только начни с покаянного слова. Мол, прости меня, государь Дмитрий Иоаннович, что я по своей глупости и недомыслию, не ведая, что ты есть сын царя-батюшки Иоанна Васильевича, польстился на тебя… ну а потом излагай все как есть и ничего не таи. Дескать, не сам ты это надумал, а бес тебя попутал, внушив тебе греховные мысли и принявшись тебя соблазнять юной плотью. Потом в подробностях, опять же ничего не тая, опиши, чем именно в этой плоти государя соблазнял тебя враг рода человеческого и прочее.

Монах поспешно затряс головой:

– Все, как велишь, исполню. Сказывают, добрый он, можа, и впрямь простит. – И уставился на меня в немом ожидании подтверждения.

– Можа, простит, – неопределенно кивнул я и предупредил: – Писать будешь прямо тут, в молельной, перед святыми иконами. Ратники за дверями, так что бежать и не думай.

– А далее со мной что?

– Как напишешь, – пожал плечами я. – Если почую, что искренно, то, глядишь, и отпущу… пока. Побудешь в Чудовом монастыре до приезда Дмитрия Иоанновича, а уж он пусть решает, что с тобой учинить.