Прах и пепел

Саша разулся, подержал ноги возле печки, согрелся немного, сменил носки, похлебал горячих хозяйских щей и отправился к смотрителю дороги Блинову. Хотелось спать, падала голова, но пересилил себя.

Блинов оказался угрюмым мужиком, сказал, что стройматериалы завезли только до деревни Дурное, лежат на обочинах, а вешки, может, и попадали, третий день метет. Дорогу можно определить по канавам, до них отсюда километров десять.

– Поедете с нами, покажете канавы, – сказал Саша.

– Зачем это я поеду?!

– Вы же смотритель, дорожный мастер…

– Работал по обслуживанию, это действительно, а сейчас кому нужна моя должность? И ехать никуда не могу – спина не разгибается. Радикулит.

– Поедете, закутаем в тулуп, посадим в кабину, поедете!

Блинов сурово покосился на Сашу:

– Когда выезжать собираетесь?

– К вечеру. Как стемнеет, выедем.

– Чего ждать-то?

– Люди две ночи не спали, на ногах не держатся…

– Дорогу до канав надо днем прочистить, ночью потеряемся в поле. Иди к председателю колхоза, Галине Ильиничне, проси людей с лопатами, прочистят, сколько возможно, я покажу.

22

Председатель колхоза, Галина Ильинична, крупная тетка средних лет, в шерстяной кофте, к которой был прикреплен орден, хмурилась, слушая Сашу.

– Какие у нас жители? Старики, женщины, дети.

– В Москве женщины роют противотанковые траншеи, всем тяжело.

– Знаем, слыхали, читали, – усмехнулась она. – Так ведь в Москве роют траншеи, чтобы враг не прошел, а мы будем дорогу чистить, чтобы наши защитнички подальше от врага убежали? Так ведь?

– Нет, – только и нашелся что ответить Саша, ошеломленный этой логикой.

– Вот ты, например, где твои знаки различия? Кубари или шпалы, не знаю, что тебе положено. Заранее снял, к плену готовишься?

– Я не командир. Командир роты убит, взводный тяжело ранен, пришлось мне, рядовому, принять командование. В Пронск идем, к своей дивизии. И не думайте, что нам было легко пробиваться.

– Это дела не меняет, – не уступала она. – Немцы в Михайлове, отсюда рукой подать, не сегодня-завтра здесь будут, а вы уходите, да еще дорогу вам гладенькую приготовь. А почему нас с собой не берете? Что вы нас тут-то оставляете?

– Пожалуйста! Грузитесь немедленно, с лопатами, конечно, поможете дорогу расчищать. Давайте, давайте, собирайтесь!

Она вздохнула:

– Указаний пока таких нет – уходить, скот угонять. Его не бросишь!

– Указаний нет… А мы? Мы простые солдаты. Вот так.

– Может быть, и так… Но обидно. Довоевались. На Рязанщине со времен татар врага не было. А теперь вот непобедимая, несокрушимая… Шли бы не назад, а вперед, мы бы вам дорогу половиками выстлали. – Она помолчала. – Женщины у нас все заняты: на молочной ферме, на птицеферме… Хорошо, подгони к правлению машину, соберем, кого возможно. Блинова прихвати.

– Обязательно. Сердитый он у вас, между прочим.

– А чему веселиться? Оба сына убиты, всего пять месяцев воюем, и нет уже сыновей.

Выехали на двух машинах. В первой за рулем Саша, рядом Блинов, вторую вел Халшин.

– Поедем, Николай, – попросил его Саша, – помоги!

Дорогу начали расчищать сразу за поворотом. Блинов по одному ему известным приметам определял направление. Был он в полушубке и высоких валенках, где намечал лопатой, где ногами протаптывал середину грейдера, от нее девки раскидывали снег, кто направо, кто налево, переходили с места на место, едва поспевали за стариком, быстро шел. Саша и Николай тоже работали, возвращались к машинам, подгоняли их вперед по расчищенной дороге, выходили из кабин, снова брались за лопаты.

Девки держались хмуро, изредка переговаривались между собой, Сашу и Николая обходили взглядом. Только одна баба постарше, перевязанная крест-накрест платком поверх шубы, сказала:

– Ваши шоферы, кобели здоровые, не могут сами дорогу расчистить?

– Они две ночи не спали, и в эту ночь опять выезжаем. Если шофер заснет за рулем, то и себя, и машину угробит.

– С бабой небось всю ночь не спит и ей спать не дает, утром встал как огурчик, а за рулем, вишь, засыпают, нежные!

Николай незлобиво, этак с ленцой ответил:

– Так ведь какая баба… От одной, верно, не оторвешься, а с другой – сразу на бок и дрыхнешь до утра. Особенно если говорлива чересчур.

А Саша ничего не сказал. Чистое поле, снег, пронизывающий ледяной ветер, цепочка склонившихся к лопатам женщин, переходящих с места на место. Что он может им объяснить? Надо, мол, выполнять свой долг? Они и сами это понимают.

И он греб и греб, откидывал снег, надеясь согреться в работе, и все равно мерзли ноги в сапогах, пальцы в шерстяных перчатках, уши под натянутой пилоткой.

Рядом с Сашей работала та самая баба, перетянутая крест-накрест платком, поглядывала, как он натягивает пилотку на уши, как подносит руки ко рту, дует на пальцы. Сказала не то сердито, не то сочувственно:

– Сидели бы в машине, застудитесь в своих сапожках.

Саша улыбнулся ей:

– Дойдем до канав, все вернемся в деревню.

– Принесу я тебе шапку, рукавички, валенки, а то пропадешь, чернявенький.

– За это спасибо, – сказал Саша.

Взошла луна, когда Блинов остановился.

– Вот они, кюветы!