Прайм-тайм

Он повернулся, пошел через редакцию, его слишком широкие плечи подпрыгивали, как поплавок на воде.

«Ни о каких журналистских вопросах речь не пойдет», – подумал Шюман, провел рукой по лбу, задвинул стул под письменный стол и огляделся.

Уходя, он не закрыл за собой дверь.

Томас остановился в дверном проеме, кухня качалась перед ним.

– Кофе есть?

– В кофеварке, – произнесла Анника нейтральным тоном, не отрывая взгляда от утренней газеты, ложка в одной руке, салфетка в другой.

Дети сидели по обеим сторонам от нее. Калле ел бутерброд с сыром, Эллен держала в руке ложку, все ее лицо было вымазано йогуртом.

Внезапно Томас понял, что она всегда сидела таким образом, когда он вставал: с одетыми и накормленными детьми, с готовым кофе и газетой перед собой.

Он доковылял до шкафа, взял чашку, заметил, что его рука дрожит. Не привык пить спиртное вечерами по будням.

– Когда ты пришел домой вчера? – спросила Анника, все еще не поднимая глаз.

– Поздно, – буркнул он и налил себе кофе.

– И где ты был?

Сейчас она смотрела на него взглядом, наполненным печалью, злобой и разочарованием.

Томас облизнул немытую ложку, помешал напиток.

– В баре здесь неподалеку.

Анника кивнула, снова уткнулась в свою газету.

– Извини, – сказал он.

– Ты не мог бы сесть? – попросила она.

– Мама, я закончил, – сказал Калле справа от нее.

Эллен оттолкнула от себя ложку слева.

– Молодец, – сказала Анника, – иди почисти зубы.

Отработанным движением она подняла девочку со стула, вытерла ей руки и лицо, посадила рядом с собой на пол. Эллен поползла за старшим братом в очень своеобразной манере – подогнув под себя одну ногу.

– Она скоро пойдет, – заметил Томас в попытке сгладить ситуацию и сел за стол.

Утренний свет падал на женщину, сидевшую напротив него, его женщину, сейчас он увидел, насколько усталой она выглядит.

– Извини, – сказал он снова, накрыл ладонью ее руку. Анника не воспротивилась, но избегала его молящего взгляда.

– Ты испугал меня вечером, – сказала она.

Томас опустил глаза в стол, не ответил.

– И это касается не только твоих слов, – продолжила она, – но и моей собственной реакции. Я пошла по тому же кругу, как вела себя с тобой, как поступала со Свеном…

– Прекрати, – резко оборвал ее Томас. – Не сравнивай меня с ним.

– Нет, вы совсем не похожи. Дело не в этом, дело во мне, – спокойно произнесла в ответ Анника, не отрывая взгляда от Томаса. – Я такая же, ничему не научилась. Я пресмыкалась перед тобой, гнула спину и постоянно просила прощения. Ты не виноват, что твоя мать не приняла меня. Я жалела тебя, поскольку ты выбрал меня. Я не признавалась в этом даже себе самой.

Анника сделала глоток апельсинового сока, ее руки дрожали.

– Но пора с этим заканчивать, – добавила она. – Либо ты выбираешь меня по-настоящему, либо мы со всем завязываем.

Томас сник, недоверчиво посмотрел на нее:

– И как это тебе видится?

– Мы поженимся, – объяснила она. – В церкви, по всем правилам, с родней и друзьями, какие только у нас есть. Снимем помещение для банкета, наймем музыкантов и протанцуем до утра. Настоящая свадьба с фотографией в «Катринехольмс-Курирен».

Томас выпрямился, отклонился назад, вознес глаза к потолку.

– Ты цепляешься к деталям, – сказал он. – От церкви и банкета ничего не зависит.

Анника смотрела в окно, на задний двор с сараем для велосипедов и площадкой для мусора.

– Таково мое решение, а ты – как знаешь.

И она высвободила свою руку.

– Алло? Алиде?

Бэмби Розенберг прислушалась к шорохам на линии. На другом конце вроде бы подняли трубку, казалось, это было в противоположном полушарии, хотя речь шла о многократно меньшем расстоянии. Слабый стон прорвался сквозь треск помех, не предвещая ничего хорошего.

– Алиде, как дела? Ты спишь?

Что-то похожее на всхлипывание пришло с востока через Балтийское море, проделав путь вдоль латышского побережья, мимо острова Сааремаа, через остров Готска-Сан-дён, попало в Швецию в районе маяка Ландсорт, по сети мобильного оператора «Телиа» добралось до Сольны.

– Нет, – сказала латышка. – Я не сплю.

Бэмби Розенберг с облегчением перевела дух. Судя по голосу, Алиде была не пьяна. Возможно, с похмелья, но в здравом уме.

– Все готово, – сообщила она. – Я встречалась с юристом вчера во второй половине дня, мы прошлись по всем бумагам.

Женщина не ответила, судя по звукам, нарушавшим тишину, плакала. Бэмби Розенберг села на стол в прихожей, смотрела на потолок, старалась не разрыдаться.

– Ты не должна поддаваться печали, – произнесла она сдавленным голосом. – Алиде, послушай меня, нам надо быть сильными.

– Мне так не хватает ее, – ответила женщина на ломаном английском. – Мне не хватало ее всю мою жизнь, а теперь слишком поздно.

Бэмби подчинилась своим эмоциям, закрыла глаза, дала волю слезам.

– Я знаю, – прошептала она. – Мишель знала тоже. Но она простила тебя, Алиде, простила. Тебе это известно.

Глубокий вздох прозвучал ей в ответ, возможно, с примесью облегчения. Бэмби впилась взглядом в свои темные обои, устыдилась собственной полулжи. Мишель давно простила свою мать, но так и не успела справиться с болью, порожденной ее изменой.