Прайд. Кольцо призрака

Алла леденяще холодно, не презрительно – равнодушно:

– Что? А, ну да. Постарайтесь, чтобы у нас потом не было нареканий!

Теперь кровь, наоборот, оттекла от головы.

– Постараюсь.

– Я жду. – Повесила трубку.

«Паша что-то шепчет, а я не слышу».

– Ты… Такая родная. Вся моя, собственная.

«Алла… Волосы черные, словно выкроены из одного куска. Зубы блестят, мелкие, острые, осколки мрамора. Манит, манит, уводит у меня Павла.

Как увижу ее, сразу цистит. Без конца в уборную бегаю. Я ее убиваю все время, всегда, бесконечно. Что бы ни делала, как бы ни старалась отвлечься – я ее убиваю. Ночью в темноте лежу, во мне только одно: чем, как?

У нее кожа гладкая, бледная, в зелень отдает. Будет лежать в гробу, и тогда будут ею любоваться. А Павлуша смотреть не будет. Он не любит покойников, он их боится. Я знаю. Не сплю. Только об этом думаю. А сегодня… Что я делала на Белорусском?»

– Что с тобой, котенок? – ласково спросил Павел. Он стоял перед ней, не смущаясь своей наготы. Не чувствуя ее, не замечая.

«Я видела, как Алла его целовала. Втягивает в себя. Облила ему плечо черными волосами. По ним сбегали искры. Руки у нее мягкие, гибкие, без костей. Как змеи. Она его задушит.

Что он сказал? Говорит, она месяц не звонила. Как же так? А Мальдивы? Я же сама слышала голос Паши в трубке у нее за спиной: «Иди ко мне…» Вчера. А сейчас он говорит: пропала».

– Пошли кофе пить. – Павел потянул ее за руку. – Ну, вставай! Хватит валяться.

– Подожди! Платье надену. – Ирина старалась не глядеть на его наготу.

– Зачем? Жарища такая… – Павел стянул ее с тахты, развел в сторону руки, усмехнулся, любуясь ею. – Боишься меня. Ушки прижала. Прямо котенок, да и только. Мягенькая, послушная, и вдруг такое!.. – Он рассмеялся тонким смехом. – Женька просто обалдел, орет: «Тициан! Нет как его? Рубенс». Ну, положим, на Рубенса ты не тянешь… Скорее вакханка. Н-да, впечатление было! При свечах… Я заметил, голое тело, если немножко вспотеть, отражает свет. Особенно живот. Все очумели.

Он, ласково поглаживая, провел руками по ее бедрам.

– Ты что? – Ирина отшатнулась, мучительно стараясь понять, о чем он говорит.

«Нет, надо молчать. Выпытывать осторожно. Что при свечах? Вывалился какой-то кусок жизни. Надо вспомнить. Еще подумает, что я сошла с ума».

– Твой день рождения! – Павел не мог сдержать самодовольной улыбки. – А какие розы я тебе купил, уже забыла?

«Непрерывный звон в ушах. Ноги – подгибаются, лапша вареная, того гляди, грохнусь».

– Ты чего раскисла? – Павел пристально посмотрел на нее – Идем на кухню! Тебе сейчас кофе в самый раз.

«При свечах… День рождения. Чей день рождения? Кто голая?»

Ирина прошла на кухню, присела на краешек покрытого кожей высокого табурета. Павел поставил перед ней чашку кофе.

Со вздохом приятной усталости опустился перед ней в низкое кресло. Закинул ногу на ногу, пошевелил голыми пальцами. В руке чашка кофе. Усмехнулся, заметив, как она опустила взгляд.

– Что с тобой сегодня, котенок?

«Мальдивы… бархатный сезон. И сквозь щелчки телефона голос Павла: «Иди ко мне. Хватит трепаться, плюнь!»

Две чашки кофе на столе. Раскачиваются белые шторы. Где-то я это уже видела? И почему мне так страшно?

– Эй, далеко улетела? – окликнул ее Павел.

«Что со мной? Я так четко начала вспоминать далекое прошлое, а из этого месяца ничего не помню. Жара. Нет. Нет. Что-то другое».

Натянула платье. Туфли. Перевела дух с облегчением.

Со всей силой отчаяния и мольбы заглянула в глаза Павлу:

– Паша, правда. Павел, мне очень надо. Прошу тебя. Алла была у тебя вчера? Она от тебя звонила? Я слышала твой голос!

– Вчера?! – Павел в досаде хлопнул себя по голой коленке. – Аллы больше нет! Все знают!

– Как… нет? – растерянно прошептала Ирина.

Павел резко поднялся с кресла.

– Ну знаешь… Хватит, надоело! – Взгляд чужой. – Это уже не смешно. Мало ли что могло случиться с человеком. Такое время. А у тебя все шуточки. И вообще… тебе действительно лучше идти.

«Да, да, была у тебя. Она остается у тебя, когда захочет. Ей можно. А мне – когда ты позволишь, позовешь».

– Что ты глядишь своими голубыми глазами? Кончай дурить! Поезжай к себе, поспи. Я тебе сам позвоню… Потом.

Она спустилась по лестнице вниз на улицу. Оглянулась. Подняла глаза, посмотрела на балкон Павла.

«Надо вспомнить! Надо все вспомнить! Но что именно вспоминать? А вдруг это будет что-то плохое, ужасное?!»

Протянула руку. Остановилась дряхлая машинка. Рухлядь. За рулем тот же черный сапожник с Белорусского, только на сорок лет моложе и лицо налито злобой.

Села на рваное сиденье. Откинулась на спинку. От жары в машине воскресла какая-то древняя вонь. Выпрямилась, как ужаленная.

– К тебе нельзя? За бесплатно возить буду. Ты женщина, что надо. Мечта. Пахнешь хорошо, намытая. Не то что эти… Мусор всякий с электричек.

«Вот ведь подлюга! Козел вонючий!» Выскочила из машины как ошпаренная, со всей силы хлопнула дверью.

Вслед наглый окрик:

– Эй ты, сучка, полегче!

Еле отдышалась, не оборачиваясь, свернула к реке, надеясь найти там хоть остатки прохлады. Но от воды тянуло только запахом болотной гнили.