ППГ-2266. Записки полевого хирурга

18 июля пришел обоз. Наконец наш ППГ воссоединился и может работать. Но здесь мы никому не нужны. Получили приказ двигаться по дороге на Белосток.

* * *

Мы догнали фронт в начале августа за Белостоком. Остановились в местечке Брянск. Совсем целый маленький городок. Развернулись в хорошей больничке типа земской. Скоро и раненые подоспели — их везли прямо из полков. Мы вышли на линию медсанбата.

Сделал тут операцию, о которой давно мечтал: радикально прооперировал ранение груди с обработкой раны легкого. Операция заняла два часа. Дрожал ужасно, особенно, когда отсекал по зажиму кусочек доли с осколком. А потом боялся, что не ушью… При кашле легкое страшно выпирало в рану, делали под местной анестезией.

Раненый капитан вел себя отлично. В конце, когда воздух отсасывали, он совсем повеселел и свободно сидел на столе. И губы уже не синие, а просто бледные.

— Думал, конец. Я с 42-го воюю, под Сталинградом был… Насмотрелся… Знаю, что когда воздух хлюпает, не жильцы… А тут прямо как заново родился. Спасибо, доктор.

Отправили его в палату, уложили. Сдали Шуре Маташковой, в самые надежные руки.

На другой день воздух перестал выходить из дренажа, и мы наладили отсос нашей системой, из трех ампул. Капитан хорошо поправлялся.

В общем, очень понравилась операция, только много времени требует и страшно.

Вся другая хирургия была обычная. То есть не совсем обычная, потому что мы гипсовали.

Раненых принимали всего восемь дней. Войска опять довольно ходко пошли вперед, и начальство выдвинуло другой госпиталь.

Острув-Мазувецка — сюда мы переезжаем теперь. Новые впечатления: польский городок с частным предпринимательством, костелы, синагоги, магазинчики. Было много евреев — всех уничтожили. Ужасно слышать об этом поголовном уничтожении нации. Совершенно не укладывается в голове, чтобы в двадцатом веке была возможна такая жестокость.

Едем по Варшавскому воеводству.

Ландшафт? Он мало отличается от Центральной России и Белоруссии. Ровные места, перелески, дороги. Только население гуще: много хуторов, мелких деревень — местечек с большими мрачными костелами. Мы заходили внутрь — там красиво и непохоже на наши веселенькие церкви. На перекрестках дорог высокие кресты с распятием или статуей божьей матери у основания, с засохшими или свежими цветами. Странно выглядят для нас, безбожников, и костелы, и монашки, и ксендзы в черных сутанах, и кресты на дорогах. Но крестьяне выглядят так же, как наши, и домишки в деревнях почти такие же.

Развертываемся в городке Комарове. Фронт близко. Стрельба слышна хорошо, ночью — даже пулеметы.

Работаем, как медсанбат, получаем раненых из полков. Организовали «шоковую» палату. Поставили печку и топим, держим температуру до 28°. Разумеется — все другое, продуманное еще в Подольске. Но законы природы неумолимы: если кровяное давление низкое более двух часов, не вывести из шока…

Первый день оперировал только животы и пневмотораксы — весь день был загружен до отказа. К сожалению, когда в сортировке очередь, приходится торопиться. Сделали семь ушиваний пневмотораксов, и только у одного ушил рану легкого, без иссечения. Однако все раненые в приличном состоянии.

У нас более или менее человеческие условия для раненых, и они уже не страдают, как в прошлые годы. Впрочем, не стоит обольщаться. Осталось самое главное — страдание от ранения, боли. И осталась опасность перитонита, газовой, шока, сепсиса… И смертность от тяжелых ранений уменьшается медленно. Нужны новые научные решения и другие организационные формы.

Страшные злодеяния творили немцы. Недалеко от нас был лагерь смерти Тремблинка. Сейчас там работает комиссия. Разрыли рвы, заполненные трупами, и производят вскрытия. В них участвует и патологоанатом нашей армии. Он приходит оттуда почти в шоке. Слой за слоем снимают трупы, и у всех находят сквозные пулевые ранения головы. Всех убивали выстрелом в затылок. Как будто стоял станок и стрелял. А ведь это стрелял человек… Кажется, что ничего не дала цивилизация этим людям. Ничего…

Отшумела работа. Эвакуировали раненых. Помогала авиация — очень удобно! Почему их мало, самолетов?

Опять я пытаюсь размышлять. Говорят: есть большая правда о войне и маленькая. Большая — это стратегия, государственный расчет. Маленькая — восприятие участников: солдат или, например, врачей. Они не всегда совпадают, эти правды. Рассуждение логично. Могут сказать, что по большой правде невозможно было сделать тысячу «кукурузников» для санитарной авиации, что если бы ее сделали в ущерб сотне истребителей, то войну бы не выиграть. Может быть, и так, но только они необходимы, эти «кукурузники».

Длугоседло — не очень подходящее место для этого. Маленький городок, в котором нет ни одного приличного дома, кроме костела. Пришлось выбрать деревню, что километра полтора от местечка. Хорошая, чистенькая деревня — Карнациска. В садах мы и расположились. Скоро и раненых привезли.

Самое трудное — наладить поток в перевязочной: снятие повязок, анестезия, обработка ран, гипс. Это нам удалось осуществить на шести столах, из которых три специальные — наши и юдинские.