ППГ-2266. Записки полевого хирурга

— Приберите грязь и давайте на перевязки…

Тут позвали в палату за чем-то, и все пошло по заведенному кругу. Автоматически.

Перевязки. Рассечение ран. Гипсы. Эвакуировать: «Лежа», «Сидя». «Задержать на два дня», «Смотреть за отеком бедра…»

А в мозгу идет своя независимая работа.

Шок! Вот он — шок. Сначала эрективный, как его называют… Потом был настоящий. Вторичный, что ли? Под наркозом он как будто прошел. Потом… Что же потом? Возбуждение от шока или шок от посленаркозного возбуждения? А какое это имеет значение теперь, когда его уже вынесли в ту самую темную комнату?

Но не думать нельзя. «Вот тут надо было остановиться, когда положили его на стол, наладили все вливания. Нужно было снять жгут, наложить зажимы только на кровоточащие сосуды и так оставить. Только переливать кровь и греть, греть. И ждать, пока он совсем отойдет, оправится. Потом, может быть, и обработку. Или еще лучше простую ампутацию-усечение. Нельзя, не нужно сохранять такую размозженную ногу. Это инфекция впереди, может, газовая даже…

Да, вот так: снять жгут, элементарный гемостаз, ожидание, пока выйдет из шока совсем, потом — усечение. Ведь знал, что чрезмерная активность при шоке опасна. Знал, но не думал: разбитые ткани и жгут — сами источник шока…

Не возвращаются покойники.

* * *

Покойники не возвращаются…

И этого капитана не вернуть — никак… Беды навалились, смерти — нет спасения. Будь проклята, война! Его привезли сегодня прямо с передовой, в открытой машине. Солдаты, видимо, торопились скорее доставить своего командира к хирургам в госпиталь, в теплый дом. «Они тебя спасут!» — небось, говорили. Правильно делали. Зачем оставлять в медсанбате, когда там — очередь, холод, а тут лишние полчаса — и Подольск. Все правильно. И мы вроде тоже все правильно делали на этот раз…

А результат такой же, как у того, Попкова. Ни черта не стоит эта наша наука! Не тянет она за другими, жестокими науками, которые смерть изобретают.

Их двоих привезли с ранениями живота. Один умер в сортировке через пятнадцать минут: там уже мы ничего не могли сделать — последние редкие вздохи.

Второй слабо стонал, просил: «П-и-и-ть, п-и-ть..», двигал беспокойно руками. Пульс — еле-еле. Сразу же принесли в перевязочную. Морфий, камфару, грелки. В верхней части живота — рана сантиметра два. Ощупывание бесполезно. Ясно — ранение, проникающее в брюшную полость, с повреждением органов, может, даже с кровотечением.

Совершенно холодный, весь дрожит — 30 градусов мороза на дворе.

— Нет, так мы не согреем. Давайте в ванную — к железной печке!

Снесли, отогревали полчаса, продолжали капельно вливать глюкозу со спиртом. Не помогает. Давление — 70. Но успокоился, лежит почти безучастный…

— Нужно оперировать, товарищ капитан!

Кивнул. Хочет поговорить, мы тут же наклонились над ним.

— Да, раз нужно… только… чувствую… умру. Знаете, как мы воевали… Я ротный… рота у меня… выстояли в ноябре, теперь гоним… Народ такой замечательный… как один поднялись сегодня и всегда. Русские люди, сибиряки… жалко мне их. Попадет какой-нибудь горячка — погубит ребят зря… Я их так берег…

Так мы ждали три часа. Он забывался, потом опять начинал говорить, рассказывал о семье: двое детей, был учителем, жена тоже учительница.

…В гимнастерке в документах… Там адрес и… Да-да, принесите мне их… Карточки там… Как это я забыл? Не попрощался… Умираю, а все о делах думаю… Не верит человек в смерть.

Принесли документы, нашли фотографию. Два мальчика, женщина с челочкой, серьезная, некрасивая. Погладил фотографию… Потом забылся, выронил, спохватился, стал шарить руками: «Где… где они?..»

Я решил: «Нет, больше ждать нельзя». Идут часы, уже кончается контрольный срок для живота — шесть часов. Дальше катастрофически растет опасность перитонита. Уже четыре часа ждем — не лучше. Рана почти над печенью, возможно кровотечение… Все уже готово для операции.

— Начинай, Тамара, наркоз.

Обычная, нетрудная, довольно быстрая лапаротомия. Ранение желудка, кровь и пища в брюшной полости, даже осколок нашли. Все дырки зашили, осушили тампонами содержимое. Стрептоцид засыпали. Швы наглухо.

— Пульса нет!

Это Тамара сказала мне, когда кончили зашивать. Щупаю сам — нет. Только на шее бьется артерия. Дыхание редкое, поверхностное.

Умирает капитан. Командир роты. Учитель. Отец и муж… А так хотелось его спасти!

Еще 500 кубиков крови в вену. Еще глюкозу… Ну, очнись же, очнись! Ведь все сделано, как надо, по науке… Нет, не помогает… Может быть, лучше, что не просыпается…

Обнажил артерию, и вкачали в нее три ампулы крови, быстро, с давлением.

Все напрасно, как в песок. Еще час были редкие вздохи, можно было выслушать отдельные сердечные удары…

Уже не молил о чуде. Чудес не бывает… На следующее утро приехали лейтенант и три солдата забирать капитана. Сухо выслушали мои виноватые объяснения. Нет, не поверили, что нельзя было.

Наверное, решили: «Не к тому хирургу привезли…»

Но дело не в личной амбиции. Проблема шока — нужно о ней думать и думать.