Позывные дальних глубин

Взбугрилась маслянистая вода у кормы лодки. Громада подводного корабля медленно, задним ходом отвалила от пирса. Провожаемая криком чаек, субмарина величаво пошла к выходу из гавани, нацеливаясь на океан. Оставшиеся на берегу люди какое-то время махали вслед уходившему кораблю руками. Потом, не дожидаясь когда он скроется за дальним поворотом в шхерах, моряки стали расходиться по своим обычным делам. И только высокий, стройный мичман долго ещё глядел в том направлении, где виднелся ещё смутный силуэт лодки. Что он ждал и о чём думал, никому не было ведомо. К тому же, на пирсе до него никому не было дела. Там снова началась привычная рабочая суета. Ворочались стрелы грузовых кранов, медленно передвигались тяжело гружёные торпедовозы. Со своими заботами сновал моряцкий люд, и часовые, как всегда, маялись у корабельных трапов. А мичман всё стоял и стоял у самой кромки пирса, погружённый в свои раздумья. Потом он что-то пошептал про себя и трижды перекрестил совсем уж было ушедшую лодку, благословляя её.

Мичман не двигался с места до тех пор, пока атомоход совсем не затерялся где-то вдали. Только после этого он пошёл прочь, его тоже звала служба.

11

Для моряка-подводника, так уж выходит, однажды всё может кончиться если не вполне естественным, то самым нелепым образом — даже любовь и сама жизнь, но только не прерванный поход, который становится вечным. Подлодка Непрядова с моря не вернулась. Её долго искали и какое-то время продолжали ещё ждать, надеясь на чудо, но потом, когда минули все разумные сроки, объявили без вести пропавшей. В предполагаемый район её исчезновения вылетали поисковые самолёты, которые с помощью чутких приборов обшаривали едва не каждый торос. Но сплошные ледяные поля были пустынны, безжизненны и немы. Можно было лишь гадать, что произошло с пропавшей лодкой. О ней вспоминали всё реже и реже. А потом она вообще стала достоянием истории флота Российского. Обвинять, либо оправдывать в случившемся экипаж и его командира не имело никакого смысла, потому как ни для того, ни для другого не было достаточных доказательств и фактов. Просто принял океан в очередной раз человеческие души, и оттого снова осиротела земля. Осталась лишь вечная память, да чьи-то невыплаканные слёзы.

А лодки опять из дальней гавани уходили в моря. В отсеках продолжали верить, любить, мечтать и надеяться на счастье, которого подводнику не так уж много отпущено. Конечно же, глубина стоила того, чтобы её однажды преодолеть, а потом уже в ней продолжать весь предназначенный путь, измеряемый ценой собственной жизни. Так было, так есть и так будет всегда, пока в живых останется хоть один моряк-подводник флота Российского.

12

Минули годы. В старинное русское село Укромово Селище однажды прислали на службу молодого иерея. Был он высок и статен, с аккуратной пшеничной бородкой и голубыми васильковыми глазами. Поселился в старом, давно заброшенном доме приходского священника, что стоял на холме подле такой же запустелой церкви. Начал молодой батюшка, по мере сил своих и с помощью мирян православных, поднимать из порухи и запустения храм Божий. Всё ещё могучие стены его покрылись лесами, застучали молотки, завизжали пилы. На звонницу вновь подняли сброшенный с неё и лежавший на земле колокол, укрепили его на железных растяжках, и снова начал он, будто корабельная рында, отбивать над Укромовскими полями и лесами время вечности.

Сам батюшка, как и полагается, правил службу в воссозданном храме, а всё свободное время проводил в подвале за колбами, да ретортами, — что-то «химичил», о чём-то раздумывал и мечтал.

Особым уважением люди прониклись к своему пастырю, как только стало известно, что молодой иерей весьма даже сведущ в пчеловодстве. И здесь он личным примером, да посильной помощью сумел поставить дело так, что редкий сыскался бы двор на селе, где не держали по два-три улья. Но и это, уверял батюшка, только начало…

А через год приехала к настоятелю храма его жена с пятилетним сынишкой. Подстать батюшке попадья была такой, что нельзя не залюбоваться ею. Миловидная, стройная, с пышной косой. Правда, намётанным глазом бабы тотчас определили, что матушка снова тяжела. Значит, быть скоро очередному прибавлению в семье их пастыря. И решили, что дело-то житейское. Детьми своими, как корнями, батюшка прирастал к земле родной, а значит — навсегда.

Ну, а что же первенец? Мальчишка хоть куда! Смышлёный, непоседливый, крепенький как гриб-боровичок. То на звонницу без спроса залезет, то к пруду пойдёт уток погонять, а то вдруг хватается за молоток, чтобы помочь отцу что-нибудь подправить в доме. Родители, порядка ради, журили мальчишку, но не очень. Даже со стороны видно было, как они нежно любили малыша. Впрочем, отец всё же чуть построже к сынишке относился, зато мать баловала, души в нём не чая.