Подав документы в приемную комиссию медицинского, я решил заглянуть в открытые двери морга, который был при институте, и посмотреть, что из этого получится. Войдя в полуподвальное помещение, в сумраке увидел дощатый настил, сбоку которого была вода. Пройдя по доскам метров 5 и посмотрев по сторонам, увидел лежавшие в этой воде в различных позах трупы и потерял сознание. На мое счастье, после меня в морг зашли такие же любопытные, как я. Представляете их ужас, когда они увидели, что среди мертвецов кто-то шевелится в белом (на мне была белая рубашка). Конечно, они подняли крик. Нашлись более смелые люди и вынесли меня, нахлебавшегося жидкости с формалином, на свежий воздух, где у меня заработали все отверстия, которые есть у человека. Подумалось, а как же я дальше буду учиться и работать врачом, но мне пояснили, что вначале это бывает у многих.
Начались экзамены, отступать было некуда, и, несмотря на большой конкурс (а пришедших из армии вообще принимали без экзаменов, с ними проводилось только собеседование), меня зачислили в институт. Вскоре я принял решение пойти работать лаборантом на кафедру нормальной анатомии, где трупы стали моей привычной работой. Конечно, в моих мечтах я видел себя только хирургом, но здесь столкнулся с другой проблемой: я был левша, а в хирургии все было подчинено работе правой рукой. Моим учителем был в прошлом прекрасный хирург, а сейчас анатом, профессор Михаил Изральевич Мардерштейн, который посоветовал мне развивать правую руку игрой на музыкальных инструментах. После войны в стране появилось много аккордеонов, и я на первые заработанные деньги купил маленький аккордеон и за 1–2 года освоил нотную грамоту, и ни один студенческий вечер не обходился без моего аккордеона. Вспоминаю студенческие концерты, когда ведущий объявляет мой номер: «Вальс “Сказки Венского леса” Иоганна Штрауса на аккордеоне исполняет Иоган Нихтвашен». Johan Nichtwaschen — дословно — «неумытый»!
Так я развил обе руки и подчас не знал, где у меня левая или правая рука, но все-таки все тонкие операции производились правой, а если надо было вбить гвоздь или врезать кому-нибудь (было и такое), то вступала в работу левая рука. Вероятно, это способствовало тому, что я стал мастером спорта по фехтованию (военное троеборье). Еще, думаю, это также способствовало и тому, что оба моих полушария, и эмоциональное, и логическое, из-за перепутанных коммуникационных связей работая вместе, помогали мне решать многие проблемы, ответы на которые приходили как будто из ниоткуда, что именно мне было нужно в данный момент. Кстати замечу, что в цивилизованных странах для леворуких даже создана целая индустрия, в то время как в нашей, так называемой гуманитарной стране, до недавнего времени вся воспитательная машина была направлена на насильственное исправление этой «ошибки» природы. Подчас это превращало одаренных людей в психически неуравновешенных больных.
Работая в анатомичке, я связал прекрасный скелет под 2 метра, который был украшением анатомического музея. Эта работа позволила мне так изучить позвоночник, да и весь организм, как мало кто знал из студентов. Поэтому в жизни кем бы и где бы я ни работал (к сожалению, хирургом пришлось мало работать), я всегда рассматривал человека как единую, взаимосвязанную систему, которую без комплекса мероприятий, связанных с питанием, дыханием, водой, движением и т. д., практически поддерживать на должном физиологическом уровне нельзя. Вот почему я, будучи больше практиком, чем теоретиком, решил внести свое понимание о позвоночнике как главной составной части организма, обеспечивающей центровку организма, нарушение в котором приводит, как правило, к любому заболеванию. И, не восстановив нормальное положение позвонков относительно друг друга, вылечить человека нельзя.