Позор и чистота

Вот и надо было уходить, но душа уже приросла, прилепилась к излюбленному образу, а враз отлеплять душу от излюбленного – рискованная хирургия. И где лечат душевную боль? Нигде ее не лечат, ее глушат, когда уже невозможно скрыть. В отношениях людей с собственной душой царит беспардонное варварство, а мир вокруг – не тот, не Изначальный, а Подменененный – добавляет жару: какая еще там душа!

Да вот та самая, о которой так мало известно с эллинских времен, разве что удалось взвесить, говорят – двадцать один грамм… Наверно, у кого-то побольше, у кого-то поменьше…

Ну так что же, разводить турусы вокруг такой безделицы? Сравните призрачный двадцать один грамм души и шестьдесят-восемьдесят, а то и все сто килограммов самого настоящего, чудесного, теплого, живого мяса! С которым хлопот невпроворот, о котором на минуту не забудешь. Правда, без этой подозрительной безделицы-души наше мясо превращается в кусок падали, стало быть, есть же все-таки смысл и с нею повозиться? Миллионы людей в России научились же, корячась на своих клочках земли, терпеливо и вдохновенно выращивать кабачки и помидоры, хоть бы десятую часть такого усердия пустили на выращивание души…

Андрей чувствовал рост своей Душеньки по усиливающейся радости существования, сдобренной, конечно, тревогой и печалью для живительного контраста. Любимый образ сиял где-то там, в грудных глубинах, и Андрей смирял естественный эгоизм всякой страсти: она не может принадлежать ему одному, она не может принадлежать никому. Что ж, спросите вы внезапно и на миг обнажившегося автора – ваш герой, по вашим утверждениям, нормальный здоровый парень, два года жил без женщины, питаясь чистой радостью безответной любви? Нереально!

Отчего ж нереально: бывает. Но что касается нашего Андрея, то лукавить не будем – хаживал он к Лидочке, разведенной, с дитем, продавщице книжного магазина «Альфавиль» с Ленинградского проспекта, немного смахивающей внешне на Эгле, которую Лидочка, узнав по рассказам Андрея, тихо и страстно ненавидела и делала все ей наоборот: усердно красилась, носила короткие цветные юбочки и неуклюже цокала каблучками. Приметив милого покупателя, Лидочка пробовала было выполнить советы о покорении мужских животных из женских журналов, но все быстро полетело к бесу – и звонила она первой, и свидания выпрашивала, и плакала некстати… Андрей был с ней нежен, терпеливо выслушивал глупости и приглашал иногда к себе. Честно предупредив, что для солидного развития отношений плацдарма нет.

Вы ж понимаете. Не родилось еще женщины, которая будет воспринимать такие тексты всерьез. Лидочка вносила в жизнь Андрея маленькие осложнения – то гордо пропадала на две недели, а потом, напившись мартини со льдом, звонила в два часа ночи робко и отчаянно, то случайно прогуливалась ранним утром по маршруту Андреевой утренней пробежки, то забывала сережки в ванной и непременно желала вечером зайти за ними… Он не сердился. Только удивлялся, что, прожив четыре года с каким-то козлищем, воспитывая собственную дусеньку (Лидочка была из породы девочкиных мам), она нисколько не повзрослела и не заматерела.

Ах, девочки, девочки – малорослые, худенькие, симпатичные, чистенькие детки. Продавщицы, секретарши, маникюрши… Бегущие по утрам на работу с клиентами в полной боевой готовности – все, что надо, отчищено, подмазано, выщипано, сбрито! Младенцы в джунглях, выгнанные нуждой из дома на заработки… Андрей видел, сколько надежды в их глазках – сколько обращенной к нему надежды. Смущался. Неловкая нежность и смутная жалость соединялись в несильное, трепетное чувство и доставались Лидочке.

Так что не было в его жизни трагического раздвоения на любовь земную и любовь небесную. Он отдавал Лидочке то, в чем Эгле не нуждалась, как будто искупая свою вину перед оставленными девочками. «Да, и на этой хорошей крошке, и на этой, и на этой я в принципе мог бы жениться, – думал иной раз Андрей. – Но что это была бы за жизнь, если я уже сейчас ее себе представляю в деталях, на много лет вперед!»

На него поглядывали и другие – фальшивые, развязные, хищные. Но тут Андрей Времин превращался в истукана – мог даже оскорбить действием, если агрессорши наседали. Нет. Это – нет. Женский призыв не имеет права переступать черт у, и если он это делает, надо сражаться и отторгать врага, выметая его за границы.