Познавая Иисуса через Ветхий Завет

Контекст, в котором изложен завет с Давидом, также делает эту связь очевидной. В главе, идущей непосредственно перед этим событием (см.: 2 Цар. 6), говорится о том, как Давид привез Ковчег завета в Иерусалим. Давид недавно захватил Иерусалим и сделал его своей столицей. Из Иерусалима он правил всеми коленами, а до этого в течение семи лет властвовал над коленом Иудиным в Хевроне. Ковчег, более чем что–либо другое, символизировал древнюю историческую традицию и веру Израиля как народа Яхве. Он был собран на Синае и символизировал все, что Синайский завет означал для Израиля — закон, святость Яхве, доступ к Нему через пролитие жертвенной крови и Его присутствие среди Своего народа. Перенос Ковчега завета в Иерусалим, следовательно, был обдуманным действием, с целью продемонстрировать верность древним традиция исторической веры Израиля в Яхве, показать, что представление Давида о царствовании зиждилось на том же основании завета, что и у союза колен.

Из Божьего слова, полученного Давидом через пророка Нафана, мы также узнаем, что содержание этого обетования предназначалось и для дома Давида, и для Израиля, которому Бог обещал долговременную защиту и покой (см.: 2 Цар. 7:10 и дал.). И редактор первых двух Книг Царств явно хотел, чтобы его читатели услышали очевидный отзвук темы исхода,

Синая, в ответной молитве, вознесенной Давидом после того, как он услышал Божье обетование через Нафана. (Почитайте 2 Цар. 7:22—24 и сравните это с Втор. 4:32—38.) Завет с Давидом, таким образом, представляется в историческом документе не как нечто совершенно новое или разрыв с прошлым, а как распространение на царей из рода Давида, которые теперь будут царствовать над народом, основанных на завете отношений с Богом.

В Давидовом завете есть не только эти очевидные связи с Синайским заветом, но он еще, как нам представляется, намеренно оформлен таким образом, чтобы напомнить и об Авраамовом завете тоже. Мы уже видели, что именно Давид был фактически первым, кто овладел всей обещанной Аврааму территорией. Среди других параллелей можно отметить обещание сделать Давида великим, сделать его имя великим, поддерживать особые отношения благословения с ним и его потомками и в особенности — обещание дать ему сына и наследника.

Эти отзвуки Авраамовой традиции в историческом повествовании звучат еще громче в поэтическом материале, когда речь заходит о престоле Давида и о Божьем замысле относительно народов, не входящих в состав Израиля. Есть, например, псалмы, известные как «царские псалмы», в которых прославляются различные особенности царствования рода Давида и его опора на Сион. Для этих царских псалмов характерна идея, что Давид (или его потомок на престоле) правит всеми народами на земле. И кто бы ни был автором этих гимнов (см., напр.: Пс. 2:8 и дал., 71:8—11; 109:6), он прекрасно знал, что подобное господство над миром никогда не было привилегией какого–либо царя из рода Давида. И учитывая то, как продолжалась история этого царства, было бы нелепо думать, что такое когда–нибудь случится. Тем не менее такие гимны сочинялись, и народ их пел и, по всей видимости, что–то хотел этим выразить.

Кто–то может сказать, что это была типичная восточная лесть в адрес монархов с их раздутыми имперскими амбициями и что, возможно, никто не воспринимал это всерьез (или, по крайней мере, буквально). Однако иногда совершенно очевидно, что псалмопевцы имели в виду нечто большее, чем исторические и географические сведения о царстве Давида как таковом. Скорее, они понимали, что за престолом Давида стоял престол Самого Яхве (это наиболее очевидно в Пс. 2) и что Божий замысел, реализуемый через царя Израиля, был тем же, что и для самого Израиля, — быть проводником Его намерений в отношении всех народов. В Пс. 71, одном из самых значительных царских псалмов, о сыне Давида говорится следующее:

Будет имя его вовек; доколе пребывает солнце, будет передаваться имя его. И благословятся в нем племена, все народы ублажат его

(ст. 17. Курсив мой. — К. Р).

Отзвук обетования Аврааму едва ли мог бы прозвучать громче и яснее.