Повышение по службе

– Если это моя температура в градусах Цельсия, то странно, что я еще не мумифицировался, – кое-как сострил я. – Заметно усох?

– Восемьдесят пять пиявок с тебя сняли, – пояснил Веня. – Среди них два новых вида – по одному экземпляру. Одна гигантская, вот такая вот. – Веня растопырил пальцы. – Вторая – красная с продольными черными полосками…

– Тьфу, мерзость, – скривился я. – Зачем ты мне это рассказал?

– Я думал, тебе будет интересно, – кротко ответствовал Веня. – Похоже, ты залез в самый пиявковый питомник да там и отключился. Литр крови потерял, не меньше. Они все толстые были, когда отваливались…

– Замолчи, будь любезен. – Меня замутило, зато я понял, почему так ослабел, что даже не попытался доплыть до берега леса-водоема. У всякой непрухи есть причина.

– С обоих новых экземпляров я взял образцы покровных тканей и отсеквенировал их, – как ни в чем не бывало продолжал Веня. – Большая черная – довольно типичный вид, ничем особым, кроме размеров, не интересна. А вот полосатая – это нечто! – Глаза Вени сверкнули, он дернул себя за эспаньолку, и я только сейчас догадался: все это время Веня тщательно маскировал свое торжество. – Это то, что может оправдать в глазах большой науки всю нашу экспедицию. Там такой геном… Это совсем-совсем иное, понимаешь?

– Нет.

– Куда тебе. Мне самому еще разбираться и разбираться. Но там – это уже точно! – наследственный код, записанный на молекуле, свернутой не двойной, а тройной спиралью! В точности по Лайнусу Полингу! – Веня сам не заметил, как перешел почти на крик. Он ликовал. Ему хотелось скакать и вопить. – Это тебе как?!.

Как-как, подумал я. Да никак. Если бы он спросил меня, чем жила отличается от дайки, ретинит от риденита и автометаморфизм от аллометаморфизма, я оказался бы в своей стихии, а геномом пиявки пусть интересуются те, у кого мозги устроены иначе. По мне, лучше бы уж не было на свете ни уникального генома, ни самих пиявок.

Литр крови им отдал – это же надо! Мне этот литр самому пригодился бы…

Не без труда выпростав из геля правую руку, я убедился в Вениной правоте: рука была усеяна пятнами синяков. Раз, два, три… много. По всему телу их, стало быть, восемьдесят пять? Проверять незачем – и так верю. Гель медленно стекал с руки, и мокрая скользкая кожа глянцево отсвечивала – совсем как у недоделанных местных амфибий, которые «ни рыба ни мясо». Из-за синяков она была столь же мерзко пятнистой.

Пришла Лора Паттертон, наш врач, и выгнала Веню за дверь, а мне включила гипносон. Я уснул и видел сны. В них я был, естественно, пятнистым земноводным существом, сидел в залитом водой коряжнике, раздувал горловой мешок и временами пытался цапнуть то проплывающую мимо рыбку, то гигантское насекомое, пролетающее над плоской моей башкой. Порой это удавалось. Мне было тепло и сытно, никакие пиявки не сосали мою кровь, где-то поблизости плавали, шевеля налимьими хвостами, сговорчивые самки, и мир был бы прекрасен, не водись в нем большие рыбы со страшными зубами. Я гнал от себя видение зубастой рыбьей пасти, чтобы на меня сошло полное умиротворение, но тут в мутной воде передо мной появлялась та самая пасть, стремительно наплывающая на меня, и сновидение обрывалось.

Увы, лишь на время. Оно возвращалось снова и снова, повторяясь в удручающем однообразии. И каждый раз я либо не мог шевельнуться, либо мог, но бежать мне было некуда, что в общем-то сводилось к тому же. Типичный посттравматический кошмар. Уж не знаю, для чего они существуют, – наверное, для того, чтобы человеку и во сне жизнь медом не казалась.

Найти бы того, кто решает, что должно и чего не должно мне казаться, поймать и отделать так, чтобы мать родная не узнала!

И еще я видел человека, очень странного человека, и мне до боли непонятно было, что он делает на болоте, битком набитом пиявками и зубастыми пастями. Он не проваливался, не тонул и, кажется, улыбался. Темен и смутен был этот человек, скорее силуэт, чем объемная фигура, и к его подбородку была приделана эспаньолка, как у Вени. Но то был не Веня.

Глава 2 Белая чайка, черный человек

Что такое пять веков для нашей Галактики?

Правильно, ничто. Ну почти ничто. Даже рисунок созвездий толком не изменится. А уж внешний наблюдатель вообще не заметит никакой разницы.

И пусть космическая пылинка по имени Земля намотает за это время пять сотен оборотов вокруг довольно тусклой желтой звезды – это ничуть не меняет дела. Пылинкам вообще свойственно суетиться, и чем мельче пылинка, тем сильнее ее тянет поучаствовать в общем мельтешении. Она и сама шустрит, и других пинает: двигайся! Живи здесь и сейчас! На всю катушку!

Это резон. Особенно если забыть, что ты сам мельчайшая пылинка, ползающая на пылинке покрупнее – Земле, принять постулат о достижении твоими потомками безграничного могущества и без всяких оснований присвоить себе титул пупа и потрясателя Вселенной.