Повторение пройденного

Сейчас я вспоминал Гороховецкие лагеря, и свой полк, и свою батарею, и свой взвод, и Сашу Баринова, Володю Протопопова, Бунькова, всех наших, как вспоминают что-то очень привычное и близкое. Я видел ребят в час подъема и в час отбоя, на занятиях и в столовке, я видел их лица, слышал их голоса… Вот старшина ведет батарею на обед и, как всегда, говорит: «Запевай!» А кто же запевает? Раньше запевал я. Конечно, нашли кого-нибудь. И я уже слышал их песни — наши, мои песни, ибо знал: их всего две. «Белоруссия родная, Украина золотая! Ваше счастье молодое…» — это одна. Вторая — «Дальневосточники, даешь отпор! Краснознаменная, смелее в бой!..» А вот комбат лейтенант Буньков наводит в землянке порядок: он чихвостит старшину, а тот моргает глазами и с беспокойством смотрит по сторонам. Мол, подрываете мой авторитет, товарищ командир батареи! А комбат знает это и говорит нарочито серьезно. Он не любит выслуживающегося старшину и, наоборот, любит ребят. Вот Володя, как всегда, балагурит, а Саша, сопя и протирая очки, выпускает стенгазету. Его освободили для этого от наряда по кухне, и Саша страдает — всеми фибрами души и желудка. У Саши теперь новое амплуа — он комсорг батареи.

А должность у Саши совсем смешная, и он страшно стыдится ее. Писарь-каптенармус… Впрочем, должности теперь у всех другие, не то что в школе. Я стал вешечным, например. Лейтенант Буньков — командиром нашей батареи топографической разведки, а лейтенант Соколов — нашим взводным. Есть у нас и батарея звукометрической разведки, появился новый самостоятельный взвод — фоторазведки. А Катонин сейчас не капитан, а майор — бывший начальник нашей, уже не существующей школы, теперь начальник штаба полка. И хотя сейчас в полку много народа, не то что прежде в школе, он по старой памяти не забывает топографов и звукометристов, «моих ребят», как называет их до сих пор… Вот и сейчас майор, наверно, зашел глянуть на «своих» — время послеобеденное, в огромных двухъярусных землянках все в сборе, и в штабе относительно спокойно… А вот… В общем, каждый час и даже каждую минуту я мог представить, что делается сейчас там…

Мы приехали в Гороховецкие лагеря морозным заснеженным утром первого января. Помню, как на станции Ильино, где мы разгружались, нас встретил старенький солдат-часовой:

— Ох, сосунки! Занесло вас!

О Гороховецких лагерях ходили легенды. Песок на семьдесят пять верст и блохи в песке — только повороши. А зимой блохи перебираются в землянки и даже полыни не боятся, на которой спят солдаты. И ни штатской души вокруг, только город Гороховец, до которого не близко.

Но блохи — еще не всё, и песок — не всё. Рядом с песками болота. С блохами соперничают комары. А комар, он, известно, хуже блохи. От блохи — только чесотка, а от комара — малярия. И кормежка в лагерях горевая. В общем, месяца три можно вытерпеть, но больше — вряд ли…

А вот сейчас я вспоминал Гороховецкие лагеря с завистью. Кажется, я всё бы отдал, чтоб опять быть там — вместе со всеми, со своими…

Там, где

В землянке солдатской уют,
Метель завывает у окон,
И тихо солдаты поют
О чем-то родном и далеком.

Растоплена печь докрасна,
И только залезешь на нары,
Забудешь, что рядом — война,
Что рядом — бои и пожары.

Но это лишь ночь или две…
Напьешься горячего чаю
И вспомнишь, что где-то в Москве,
Наверное, праздник встречают.

А тут за землянкой темно,
На метр дороги не видно.
И станет немного смешно,
А может быть, просто обидно.

И скажет соседу сосед:
— Послушай, ты знаешь, дружище,
Немало мы видели бед,
А все-таки счастье отыщем!

…В землянке солдатской уют,
Метель завывает у окон,
И тихо солдаты поют
О чем-то родном и далеком…

И еще: там наверняка ждут меня письма. Должны ждать. Не из дома — мать приезжала ко мне в госпиталь почти ежедневно. Я знал даже, какие ждут меня письма — по почерку, по фразам, по тону. Уж очень давно их не было…

После Октябрьских праздников я опять остался один. Старшину выписали без операции, решив довольно разумно: раз можно не резать, лучше не резать.

Мои дела, кажется, шли на поправку. Гурий Михайлович сам посмотрел снимок и сказал:

— Теперь, голубчик, поменьше валяться. Ходить! Ходить! И лечебная физкультура. Два сеанса, впрочем — три. Проследите, сестра, за раненым.

Я ходил, делал физкультуру — официальную, лечебную, и доморощенную, свою. В палате, когда оставался один. Гипс у меня сняли, заменили его тугой повязкой. Лишь бы скорей! Скорей!