Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

Были такие «насандарачившиеся» сотрудники, которые на переписке бумаг делали своего рода карьеру — например, тайный советник Бауэр, специализировавшийся на переписке верительных грамот и «всеподданнейших докладов», то есть докладов самому государю. Он обладал таким почерком, который, по мнению Соловьёва, был совершенно недоступен простым смертным. Кстати, граф Ламздорф сделал свою карьеру не в последнюю очередь благодаря красивому почерку и умению чинить карандаши и гусиные перья для канцлера А. М. Горчакова.

Впрочем, трудились на дипломатическом поприще и иные «виртуозы каллиграфии». Они достигали таких «высот», что написанные ими документы с трудом поддавались чтению. Так, С. Д. Сазонов, будучи министром иностранных дел, постоянно жаловался на то, что не может читать письма, составленные лондонским послом А. К. Бенкендорфом — до того кудревато и замысловато исполнял он латинские литеры. Граф до конца своих дней писал исключительно на международном языке дипломатии — на французском языке. Парадокс, вспоминал потом его советник К. Д. Набоков: насколько Александр Константинович выглядел мудрым в устной речи, настолько плоскими и тривиальными выглядели его письменные политические отчёты в Центр. Все его умные мысли в них куда-то улетучивались, его выводы были то изысканно длинноватыми и запутанными, то отрывочны и недостаточны[31].

Поступивший в МИД несколькими годами раньше Соловьёва И. Я. Коростовец вспоминает, что обстановка на Певческом Мосту была очень спокойной и патриархальной. Все интересы и разговоры чиновников вращались вокруг карьеры, продвижения по служебной лестнице, получения хорошего места за границей и критики того или иного начальника. О настоящем деле — взаимоотношениях с иностранными государствами — практически не говорили. Но обстановка в министерстве была демократичной, все были равными: и «плебеи» из купцов, и остзейские бароны с приставкой в фамилиях частицы «фон». Выделялись из общей среды так называемые экспортные, то есть те, кто успел послужить за границей, и служащие канцелярии. Они отличались изящными манерами и модной одеждой. Поскольку жалованье дипломатам Центра платили ничтожное, то многие жили в долг, уповая на то, что расплатятся с кредиторами после какой-нибудь загранкомандировки. Почти все охотно предлагали себя в курьеры для доставки дипломатической почты в посольства, миссии и консульства, потому что командировочные — так называемые курьерские дачи — курьерам платили щедро и золотом, и деньги почти всегда оставались наполовину неизрасходованными.

В Азиатском департаменте в начале 1890-х годов начальствовал известный дипломат И. А. Зиновьев (1835–1917), отличавшийся поразительной работоспособностью, делавший всё сам и не допускавший подчинённых даже к составлению какого-нибудь второстепенного письма. «Эта страсть входить в каждую мелочь, — пишет Коростовец, — задерживала деятельность министерства, но Зиновьев не доверял даже опытным чиновникам… Думаю, он не прочь был заняться вообще всей перепиской и совершенно упразднить штаты чиновников, предоставив им пить чай и критиковать начальство».

Одним из последствий такого поведения начальника стало распространение среди его подчинённых всеобщей скуки и праздности. Как правило, дипломаты собирались к завтраку в «чиновничьем парламенте», то есть чайной министерства, и приступали к обсуждению любимых тем. От нечего делать дипломаты стали придумывать себе всякие развлечения, розыгрыши, пари и т. п. В департаменте работал некто Харламов, возомнивший, что за ним охотятся террористы-народники. Приходя на работу, он обычно обыскивал все столы, шкафы и прочие укромные места в кабинете, в которых могла быть спрятана адская машина. Его коллега И. Баллас предложил разыграть Харламова, используя его манию преследования. Розыгрыш подготовили основательно: вовлекли в него самого Зиновьева, представив его Харламову как «главного террориста», и профессора Мережковского, работавшего в психиатрической больнице по соседству с Певческим Мостом.

В один из дней Баллас невинно предложил Харламову прогуляться на острова, где располагался сумасшедший дом, с намерениием оставить его там на некоторое время. Последствия розыгрыша оказались непредсказуемыми. К концу рабочего дня сияющий от счастья Харламов появился на работе один. Коллеги поинтересовались, где же Баллас. Харламов торжественно объявил, что Баллас хотел посадить его в «дурдом», но вышло всё наоборот.

— Меня не проведёшь, — заявил он и рассказал, что профессор Мережковский сразу понял, кто из двух был душевнобольным и одержим манией преследования. Он вызвал санитаров, и те стали быстренько вязать Балласа, чтобы надеть на него смирительную рубашку Заговорщик отчаянно сопротивлялся, но что мог противопоставить хилый дворянин силе двух дюжих русских мужиков? Рубашку на шутника быстро надели, и нового пациента отвели в карцер.