Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

В Лондоне Соловьёв встретился ещё с одним остзейцем — послом России графом А. Бенкендорфом. Характеризуя его как опытного и умного дипломатического деятеля, выгодно отличавшегося от стопроцентного русского Извольского, Соловьёв, тем не менее, отмечает, что все они — и граф Будберг, и Стааль фон Гольштейн, и тот же Бенкендорф (за исключением умницы Розена) — «…выполняли свои обязанности под особым углом зрения. Они считали себя не столько на русской службе, сколько на личной службе у династии Романовых, которую они называли полным русско-немецким именем: Романовы-Гольштейн-Готторпские. В мирное время это очень облегчало им службу по Министерству иностранных дел. Они лояльно служили династии, не задаваясь никакими вопросами, от которых русские не могли отрешиться. В то время как для остзейцев центром была, конечно, династия, для русских на первом месте стояла Россия. Мне пришлось слышать от одного из своих начальников-остзейцев весьма удобное толкование обязанностей дипломата. По его словам, каждое дипломатическое представительство за границей было попросту "почтовым ящиком". То, что нам предписывал Петербург, мы должны были добросовестно передавать местному правительству».

С Парижем в сентябре 1914 года сообщение было расстроено, и багаж туда из Лондона не принимался. Поэтому Соловьёв отправил его морем прямо в Бордо, куда, ввиду опасности захвата столицы немцами, переехали все посольства, включая русское (но за исключением испанского, которое осталось в Париже на случай необходимости защиты русских интересов), и куда он всё равно собирался заехать, чтобы сдать почту и выполнить поручение барона Розена. Париж был пуст и скучен. Половина магазинов закрыта, таксомоторы не работали — они все были конфискованы для нужд армии.

В Бордо русское посольство разместилось в доме маркизы де Жискур, предоставившей его безвозмездно (в следующий проезд через Бордо Соловьёву пришлось везти маркизе в благодарность за эту её услугу подарок от Николая II — какую-то брошку). Посол А. П. Извольский эвакуировал посольство в полном составе, не оставив в Париже даже дворника, в то время как в столице Франции скопилось огромное количество русских эмигрантов. Каждый день перед закрытым посольством накапливалась огромная толпа, и лишь несколько дней спустя Извольский распорядился командировать в Париж одного консульского чиновника. В Бордо все посольства, по образцу Биаррица, обедали в одном и том же ресторане — каждое посольство, включая послов, за своим столом. Только русский посол Извольский сидел отдельно от своих подчинённых, в полном одиночестве, не обмениваясь ни с кем ни словом. Никто из дипломатов не любил его, пишет Соловьёв.

В Аркашоне Юрий Яковлевич узнал, что поручение барона Розена стало уже неактуальным, потому что его семья уже уехала в Грецию. Зато сам дипломат попал в необычную для себя ситуацию. Он зашёл в книжный магазин, заказал книгу и стал изучать на стене карту. В это время в соседней комнате он услышал разговор двух французов:

— Это бош. Он изучает нашу карту.

Франция заболела шпиономанией. Соловьёва не арестовали как немецкого шпиона, но неприятный осадок от всего этого остался. В другой раз, при заказе железнодорожного билета на поезд из Барселоны в Мадрид, француз-агент снова заподозрил Соловьёва в принадлежности к немецкой агентуре, хотя дипломат назвал ему свою фамилию и должность. Всё равно француз дал знать в своё консульство, а то стало запрашивать русское консульство и уточнять личность Соловьёва. Прибыв в Мадрид, он узнал более «интересную» историю о том, как по пути из Франции в Испанию советник французского посольства в Мадриде, заподозренный в принадлежности к германским шпионам, подвергся нападению своих соотечественников. Советник остался цел и невредим, а вот его авто было разбито толпой. Самое смешное состояло в том, что советник был таким рьяным патриотом и шовинистом, что его не терпели не только испанцы, но и союзники англичане.

Настроение сотрудников посольства России в Мадриде в связи с войной было, мягко говоря, подавленным. Особенно тяжело переживал посол Будберг — ведь ему пришлось прервать контакты со своими лучшими друзьями, послами Германии и Австро-Венгрии. Он не мог не сделать этого ввиду ретивости французского посла, строго следившего за исполнением «союзнических приличий и долга». Впрочем, и петроградский Центр занял по этому вопросу тоже строгую позицию. Первый секретарь посольства в Риме был немедленно уволен со службы за поддержание знакомства с германским морским агентом.