Повседневная жизнь советской коммуналки

Опасность для подъездов представляли не только любители соседских калош. Отопление не действовало, и зимой каждый топил свою личную печку – так называемую буржуйку – дровами. Дрова, естественно, везли на санках – а на чем же еще их возить? И на тех же самых санках тащили по лестнице на свой этаж (лифт, ясное дело, не работал).

Полозья тяжелогруженых санок действовали на ступени разрушительно – они просто-напросто стирались в крошку, и в какой-то момент подниматься-спускаться было фактически уже не по чему.

А вот поэт Николай Заболоцкий увидел на коммунальной лестнице совершенно другое:

Коты на лестницах упругих,
Большие рыла приподняв,
Сидят, как будды, на перилах,
Ревут, как трубы, о любви.
Нагие кошечки, стесняясь,
Друг к дружке жмутся, извиняясь.
Кокетки! Сколько их кругом!
Они по кругу ходят боком,
Они текут любовным соком,
Они трясутся, на весь дом
Распространяя запах страсти.
Коты ревут, открывши пасти, —
Они как дьяволы вверху
В своем серебряном меху[7].

Музыкант Алексей Козлов писал о коммунальном подъезде несколько более позднего, послевоенного времени:

«Там было чаще всего темно и страшновато, так как лампочки не горели. Если кто-то в подъезде и собирался, то это были более взрослые ребята, которые там курили, играли в “очко” или выясняли отношения, разводили “толковищу”. Жильцам эти сборища в подъездах не нравились, поэтому нас оттуда гоняли. Так что в плохую погоду все сидели по домам…

Еще одно воспоминание, связанное с нашим подъездом, относится к признакам того времени. Лестничные клетки в нашем доме были необычные, потому что сам дом был в прошлом какой-то фабрикой, переделанной под огромное пятиэтажное жилье. Лестница шла в сердцевине здания и имела сложную форму с ответвлениями и различными площадками на этажах. Двери в некоторые квартиры находились несколько в отдалении от основного марша, а другие были непосредственно на проходе.

В одной из таких квартир, которую нельзя было обойти стороной, жила одинокая женщина с немецкой фамилией Гейнце. Она сошла с ума, когда ее мужа репрессировали и он пропал в ГУЛАГе. Очевидно, был расстрелян. Но родственникам сообщалось в таком случае, что он осужден на “десять лет без права переписки”. Сумасшествие этой женщины состояло лишь в том, что она не верила в гибель мужа и постоянно ждала его возвращения. Выйдя на лестничную площадку третьего этажа и стоя рядом с дверью своей квартиры, она подолгу прислушивалась к шагам внизу, к стуку двери подъезда. Она никогда не кричала, не плакала и ни с кем не заговаривала. С ней тоже никто не общался. Внешне она производила впечатление сумасшедшей старухи, с копной седых, растрепанных волос, хотя, скорее всего, была еще совсем не старой.

Будучи младшим школьником, я боялся один идти домой, так как надо было пройти мимо нее. Я понимал, что физически она не опасна, не схватит, не закричит. Родители как-то невнятно объяснили мне, почему она стоит там, стараясь смягчить ее образ. Но все равно идти мимо нее к себе на четвертый этаж было примерно тем же, что постоять рядом с привидением. Поэтому, если была возможность, мы ходили домой не поодиночке. Даже если Гейнце не было на площадке, все равно идти мимо ее квартиры было как-то тревожно. Здесь был не только страх, а и ощущение какого-то настоящего, безысходного горя. Когда я стал гораздо взрослее и преодолел детские страхи, ходить мимо этой несчастной женщины стало несколько легче, но каждый раз приходилось делать над собой усилие. Окончательно всем стало ясно, что с ней произошло, только после разоблачения культа личности Сталина и опубликования некоторых данных о репрессиях в нашей стране».

Богатый мир советских коммунальных лестниц.

* * *

Впрочем, выйдем во двор.

Феликс Кандель писал в книге «Житие девятой квартиры»: «Во дворе выстроили дощатую контору: стол под кумачом для заседаний‚ стенгазета в стихах с орфографическими ошибками‚ кружок политграмоты для дворников‚ лифтерш‚ водопроводчиков, где разъясняли текущий момент и указывали на неодолимые приметы нового‚ что пробивало себе дорогу в борьбе со старым».

Великолепная и в чем-то даже пасторальная картина.

А вот описание самого, пожалуй, знаменитого советского коммунального двора – при доме 43 по улице Арбат. Именно здесь жил Булат Окуджава. Он же – и автор воспоминаний (записанных с его слов другим поэтом и журналистом, Михаилом Поздняевым в 1988 году):