Повседневная жизнь российских жандармов

В связи с тем что перлюстрация считалась одним из самых секретных методов работы Департамента полиции, то к ней офицеров Отдельного корпуса жандармов не допускали. Обычно работник ПП трудился на своем месте до самой своей смерти, пока его не заменял новый сотрудник — очень часто сын или другой близкий родственник. К началу XX века в России в «черных кабинетах» сложились настоящие «трудовые династии» перлюстраторов. Чиновники «черных кабинетов» О. К. Вейсман, Н. В. Яблочков и Э. К. Зиверт были сыновьями старшего цензора Санкт-Петербургского почтамта К. К. Вейсмана, московского перлюстратора В. М. Яблочкова и киевского цензора К. Ф. Зиверта. Цензор московского и одесского почтамтов Ф. Б. Гольмблат шел по стопам петербургского цензора 70-х годов Б. Р. Гольмблата. Цензор Л. X. Гамберг был племянником жены Вейсмана. М. Г. Мардарьев, прослуживший до последних дней падения царского режима, имел рабочий стаж более 35 лет, а его брат тоже служил почтовым цензором в Вильно, Казани и Киеве. В историю перлюстрации вошел рационализатор и изобретатель В. Кривош, предложивший вскрывать письма с помощью приспособления типа электрического чайника и тонкой иглы, а также новую технику изготовления смесей для печатей.

Но тайнописный текст мог быть еще и зашифрованным, и тогда к его расшифровке привлекались специалисты-дешифровщики. Одного такого специалиста по фамилии Зыбин описывает П. П. Заварзин, работавший тогда в Москве. Зыбину предстояло расшифровать текст перехваченного письма социал-демократов. «Высокий худощавый брюнет лет сорока с длинными, разделенными пробором волосами, совершенно желтым цветом лица и живым пристальным взглядом, — таким предстал Зыбин перед сотрудниками московской охранки. — Он был фанатиком, чтобы не сказать маньяком, своего дела. Простые шифры он разбирал с первого взгляда, зато более сложные приводили его в состояние, подобное аффекту, которое длилось, пока ему не удавалось расшифровать документ».

Зыбин прямо с поезда, не позаботившись о гостинице, явился к Заварзину и, едва поздоровавшись, тотчас попросил показать ему письмо. Ему подали копию, но он ее отверг. Узнав, что оригинал письма уже отправлен обратно на почту, Зыбин, не обращая внимания ни на какие уговоры, без шапки бросился вон из комнаты с явным намерением бежать в почтовое отделение. Его еле успели схватить за рукав на улице, когда он уже садился в извозчичью пролетку, и объяснить, что письмо истребовано с почты обратно по телефону и уже находится на пути в Гнездниковский переулок. Зыбин вернулся, схватил копию и стал ее сосредоточенно изучать. Заварзин задал ему несколько вопросов, но Зыбин не удостоил его ответом — для него ничего больше вокруг не существовало. Заварзин появился обратно в кабинете у Зыбина через полтора часа и застал его все в том же положении с карандашом в одной и уже с оригиналом письма в другой руке. Он время от времени что-то писал, но бумаги не хватало, и он тогда хватал лежавшие на столе дела и писал что-то на их обложках. Заварзин дважды окликнул его, но добился лишь того, что Зыбин поднял на него блуждающий взор и опять уткнулся в свое дело.

Заварзин схватил его за рукав и повел к себе обедать. За обедом с письмом и карандашом Зыбин не расстался, хлебнув несколько ложек супа и оттолкнув от себя тарелку, он взял пустую тарелку, перевернул ее кверху дном и стал писать на ней. Карандаш скользил, писать было трудно, тогда он нетерпеливым жестом вытащил манжету рубашки и стал чертить что-то на ней. На хозяев он никакого внимания не обращал. Заварзин попытался развлечь его разговором, но все было тщетно. Вдруг гость вскочил и закричал:

— Тише едешь — дальше будешь! Да, да! Ошеломленная мадам Заварзина посмотрела на гостя. Гость стоял и уже более тихим голосом, словно в трансе, повторял:

— Тише едешь — дальше будешь. Ведь «ш» вторая буква с конца и повторяется четыре раза… Вот дурак! «На воздушном океане без руля и без ветрил» было куда труднее!

Тут Зыбин очнулся, сел и продолжал обедать уже как вполне уравновешенный человек:

— Теперь можно и отдохнуть.

Осталось лишь радостное возбуждение от одержанной над текстом победы. Зыбин признался, что за всю свою жизнь ему не удалось расшифровать только шифр одного австрийского шпиона. Впрочем, добавил он, это было давно, и теперь бы он и с ним справился[77].