Повседневная жизнь российских жандармов

Из массы негативных отзывов о Булгарине приведем лишь одно, принадлежащее перу И. И. Панаева: «Новое пишущее и читающее поколение этого времени всё без исключения презирало Булгарина. Тот, кто печатал свои статьи в „Пчеле“ или был в коротких отношениях с ее редактором, компрометировал себя в глазах молодежи». Резким диссонансом этим утверждениям звучит свидетельство П. П. Каратыгина, сына известного в 20–50-х годах XIX века водевилиста П. А. Каратыгина: «Булгарин, трус по природе, ограждая себя от подозрений правительства и всячески выставляя себя патриотом и верноподданным, дружил с чиновниками всех экспедиций Третьего отделения и жандармскими офицерами, но агентом… не являлся».

Еще менее «тянул» на это «почетное» звание постоянный компаньон и деловой партнер Булгарина по издательскому делу Греч, которого с ним прежде всего связывали финансовые интересы и обязательства. Греч, по сравнению с Булгариным, не был так сильно «засвечен» своими темными отношениями с чиновниками Отделения, тем не менее «Северная пчела» в финансовом отношении напрямую поддерживалась Бенкендорфом, а после его смерти — его преемником А. Ф. Орловым, и верно отрабатывала эти субсидии, печатая, выражаясь Довременным языком, заказные редакционные статьи, угодные правительству. Все это давало право современникам, не вникая в детали взаимоотношений Булгарина и Греча с Третьим отделением, считать их «братьями-разбойниками», состоявшими на жалованье у Бенкендорфа.

Мы же вслед за П. П. Каратыгиным и современным историком А. Г. Чукаревым склонны полагать, что эта «великолепная парочка» на самом деле осведомителями Отделения не являлась. Они играли роль правительственных рупоров или, выражаясь в терминах современных спецслужб, являлись агентами влиянияи с достаточно высоких литературно-издательских позиций выполняли в пропагандистском аппарате Российской империи специфическую функцию.

Другой весьма колоритной фигурой на литературном поприще столицы был агент Третьего отделения Александр Львович Элькан (1786–1868), служащий Департамента путей сообщения и публичных зданий, занимавшийся «для души» театральной критикой и переводами. Мемуарист К. Касьянов дает весьма красочный портрет А. Л. Элькана: «Почти не было ребенка, который бы не знал, что под именем „Элькан“ известен сутуловатый, темно-русо-кудрявый, гладко выбритый, румяный, с толстыми ярко-красными губами, с огромными, всегда оскаленными зубами, смеющийся, веселый, постоянно чему-то радующийся господин в очках с черною оправою, встречаемый повсюду и почти одновременно, вечный посетитель театров, концертов, маскарадов, балов, раутов… загородных поездок, зрелищ всякого рода и сорта, господин-юла».

Между тем «Элькан был агентом высокого класса. Он превосходно владел французским, немецким, английским, польским и итальянским языками, знал все оттенки русского языка, все особенности, тонкости, все поговорки и пословицы, русские местные присловья, подражал всем акцентам, „чокал“, говорил на „о“, на „а“, на „е“, смотря по тому, с жителем какой местности ему приходилось говорить. Он обладал энциклопедическими познаниями: не существовало той науки, того искусства, которые не были бы ему известны, конечно, поверхностно» [32].

Естественно, просвещенное петербургское общество не могло пройти мимо факта «позорного» сотрудничества этого русского «профессора Хиггинса» с Третьим отделением и реагировало в присущей ему язвительной манере. Мемуаристка того времени М. Ф. Каменская пишет, что ее отец, близкий к декабристам известный гравер и художник Ф. П. Толстой, узнав о том, что на бал в его доме под маской маркиза пожаловал Элькан, тотчас попросил его покинуть зал, что тот и сделал, «не ответив ни слова».

Элькан был любимым объектом далеко не дружеских шаржей столичных карикатуристов и самодеятельных художников. Его характерную и вполне узнаваемую фигуру изображали на вывесках, ламповых абажурах, фарфоровых чашках и даже на ночных горшках. Правда, продажу ночных сосудов вскоре запретили: художник-любитель допустил ошибку, изобразив Элькана в мундире государственного чиновника. Вволю поиздеваться над конкретным человеком было дозволено, но только если он был не в государевой униформе! Нам трудно судить, насколько полезным считал Александр Христофорович этого вдрызг расшифрованного секретного сотрудника, но, судя по его чрезвычайной активности и доступу в литературный мир столицы, Элькан был, несомненно, агентом первой величины.