Повседневная жизнь французов при Наполеоне

Придумав «революционную Империю», Наполеон создает собственную идеологическую и социальную систему. Возрождение религии, закрепленное договором (конкордатом) с Ватиканом, и учреждение имперского дворянства довершают реставрацию особого рода — наполеоновскую реставрацию.

Островитянин, ставший первым лицом в государстве благодаря собственному гению и невиданным возможностям, открывшимся с революцией, он грубо попирает ее принципы, признав католицизм «религией огромного большинства французских граждан» и оформив новую монархию — с новым дворянством и новыми привилегиями.

«Этот конкордат, — замечает Стендаль в «Жизни Наполеона» (и то же повторяют его герои — см. «Красное и черное»), — великая ошибка, которая на целое столетие задержит раскрепощение Франции; Наполеону надлежало ограничиться прекращением всяких преследований. Частные лица должны оплачивать своего священника так же, как они платят своему булочнику».

«Не требовалось конкордата, — добавляет он ниже, — чтобы властвовать над народом, чрезвычайно равнодушным к религии, и единственным серьезным препятствием, ставшим на его пути, был папа в Савоне[152]. Не заключи он конкордата, папа все равно лежал бы у его ног. Это очень верно сказал Наполеону третий консул Лебрен[153]».

«Идея восстановления прав папы над французами находилась в прямом противоречии с общественным мнением и духом времени», — напишет Шапталь. А парижский префект сообщал в конце 1801 года: «Военные говорят, что священники были самыми ярыми врагами революции и… будут удовлетворены лишь тогда, когда им удастся реставрировать монархию».

Интересно, что всего лишь за год до провозглашения Империи Наполеон настоял на исключении из состава Института Франции одного влиятельного академика только за то, что тот посмел «очернить революцию» в своих сочинениях. Уникальная мера наказания! И что теперь, после восстановления прав церкви, создания Империи, дворянства и положенных атрибутов, должен был думать изгнанный за сомнительные грехи?

Первое из герцогств — Данцигское — было учреждено для маршала Франсуа Жозефа Лефевра[154], сына мельника, который в 28 лет женился на белошвейке Катрин Юбшер и прожил с ней долго и счастливо. У герцога и герцогини, которая, по рассказам, не знала, с какого конца едят спаржу, было 14 детей. Если Мюрата, сына трактирщика, королевский титул испортил, то Лефевр сохранил простоту и естественность поведения. Он постоянно бравировал своим невысоким происхождением.

«Этот маршал был простым солдатом, и весь Париж помнит его в чине сержанта французской гвардии», — прокомментировал император свое решение.

«Мюрат, или Пробуждение нации» — так назвал книгу ведущий французский наполеоновед Жан Тюлар. Однако нация пробуждалась скорее с такими солдатами-патриотами, как герцог Данцигский, чем с авантюристами, подобными Неаполитанскому королю. Последний выступил против Франции и плохо кончил. Тюлар говорит о здравомыслии Мюрата, что также звучит странно. То, что король видел недостатки императора, благодаря которому он стал маршалом и монархом, не может служить оправданием государственной измены — ведь Мюрат был и оставался французом!

Под стать Лефевру — Ней, сын бочара. «Господа, я — гораздо счастливее вас: я ничего не получил от своей семьи и считал себя богачом, когда в Меце у меня на столе лежали две буханки хлеба», — бросил он адъютантам, похвалявшимся родовитостью своих семей.

А вот в каких словах описал «пробуждение галлов» один прусский офицер, убитый в сражении при Йене: «Если бы вопрос заключался только в физической силе, мы скоро оказались бы победителями. Французы малы ростом, тщедушны: один немец сможет одолеть четырех из них. Но в огне они становятся сверхъестественными существами. Ими овладевает не поддающаяся описанию ярость, которой и следа не найти в наших солдатах. Да и что можно сделать с крестьянами, которые находятся под командой дворян и которые делят со своими офицерами опасности, но отнюдь не награды?»

Равенство стремлений не означает равенства положений и уж тем более состояний. Республиканское товарищество постепенно уступает место имперскому эгоизму. Стендаль описывает характерный случай: «Два офицера находились вместе на батарее; вдруг пуля сражает капитана. Отлично, — говорит лейтенант, — вот убит Франсуа, теперь я буду капитаном. — Не совсем, — говорит Франсуа, который был только оглушен и теперь снова поднялся. Оба офицера не были ни врагами, ни злодеями, и лейтенанту просто хотелось получить повышение». «Таков был тот ужасный эгоизм, который назывался любовью к славе и который был пробужден под этим именем императором».