— Да, знаю. Лучше иметь суетливое семейство, чем такое, где никому нет дела друг до друга. — Она вздыхает, прежде чем продолжить. — Слушай, а от твоего дяди в последнее время что-нибудь слышно?
На долю секунды я чувствую, как мои мышцы судорожно напрягаются, и я почти готов упасть. Ее вопрос, такой невинный, для меня, словно пощечина.
— Да, он будет в городе в середине июля, — отвечаю ей, и внезапная паника, волнами проходит через меня, отчаянно требуя скрыть от нее свою реакцию.
Дядя Уоррен единственный человек в моей семье, с которым стоит иметь дело. Все остальные — куча дерьма. Начиная с небольших кусков дерьма, одним из которых я имел обыкновение быть, и, увеличиваясь в градусах дерьмометра — моей матери, находящейся где-то в середине на этой шкале, пока не дойдете до великого правителя всей кучи дерьма — моего отца.
Вспомнить, что мой дядя навещает меня, не проблема. Причина, почему он навещает меня, вот что меня терзает.
И я не могу позволить Миа это узнать.
— Вы, ребята, скоро встретитесь? — следующий ее вопрос, я украдкой смотрю на нее, потому что это нереально, что она не замечает, как я нервничаю. Ее взгляд устремлен вперед, на дорогу, а глаза скрыты очками.
Я втягиваю воздух, делая глубокий вдох. Мышцы и диафрагма сжимается. Кислород течет через нос, вниз по трахее и через бронхи в легкие. Моя диафрагма расслабляется в обратном процессе, высвобождая углекислый газ.
Все будет хорошо.
Я говорю:
— Да, мы планировали.
— Хорошо. — Еще один быстрый взгляд, и я вижу, она улыбается мне. — Ты давно его не видел, не так ли?
— Да. Он занят. — Это правда. Последние двадцать лет с небольшим, дядя Уоррен работает с Relief International. Сейчас он в Южном Судане, работает в качестве старшего технического логиста, что, по сути, означает, что он отвечает за то, чтобы вся операция прошла гладко.
Когда мне было шестнадцать, я провел с ним лето в Эфиопии. Это была попытка помочь обуздать гнев потерянного и запутавшегося ребенка, каким я был. Тогда он там работал, так что я знаю не понаслышке, что представляет собой его работа. Называть его занятым, это мягко сказано.
Мой ответ односложен. Я это знаю, и не могу ничего с собой поделать. Мне нужно, чтобы она не задавала больше вопросов о моем дяде.
Ну, есть простой способ, чтобы остановить ее.
— Готова ускорить темп? — спрашиваю я.
— Хм. — Она неохотно соглашается. Но Миа с трудом отступает от вызова, поэтому я не удивлен, когда она говорит:
— Конечно!
Я увеличиваю свою скорость медленно, и бегу немного быстрее, зная, что, либо начнет отставать, либо слишком запыхается, чтобы говорить.
И то и другое меня вполне устраивает.
***
Наконец, мы снова оказываемся у туалетов, откуда и начали. Миа сворачивает по пути в траву и падает на землю. В промежутках между тем, как она судорожно глотает воздух и пытается отдышаться, она говорит:
— Ты пытаешься убить меня?
— Видя, насколько это короткая дистанция, ты могла бы подстегнуть себя, увеличив немного скорость. — Я сажусь на несколько футов подальше от нее. Это безопасное расстояние и, несколько дней назад, я бы даже не задумывался об этом. Но, теперь я не могу избавиться от этого. От щекочущего сознания, что она так близко, что я могу легко протянуть руку и дотронуться до нее и, что она будет рада этому.
— Я быстро вернусь к тому вопросу, — говорит она, поднимая очки на лоб и, потирая руками глаза, — сразу после того, выблюю свои кишки.
Улыбаясь и ничего не говоря, я тоже ложусь, положив одну руку под голову и скрещивая лодыжки. Трава пахнет свежестью и землей, надо мной голубое небо. И, несмотря на визг детей на детской площадке и пыхтение Миа рядом, я все же слышу тихое шевеление насекомого возле уха.
Это правда. Раньше у меня лучше получалось просто сделать шаг назад и посмотреть на общую картину. Сейчас моя жизнь прекрасна. Лучше, чем когда-либо была. Да, резидентура — это тяжелая работа, напряженная, изнурительная, иногда даже подавляющая. Но у меня есть все необходимое. Есть все, что нужно — здоровье, достаточно денег, чтобы прожить, карьера, которую я строю именно там, где я хочу. И вознаграждения намного перевешивают негатив.
Кроме того, в настоящее время, в моей жизни нет никаких паршивых людей. Только хорошие друзья. Лучший из них прямо сейчас лежит рядом со мной. Тем не менее, на расстоянии.
Я не знаю, думал ли я когда-нибудь, что у меня будут такие отношения с женщиной. Это, вероятно, удивило бы моего терапевта, назначенного судом, в средней школе. Доктор Лернер был напыщенным ослом, который в основном говорил, что у меня очень мало шансов, когда-либо завязать здоровые отношения с женщиной, в любом виде. Все из-за матери: такой же эгоистичной, небрежной, и эмоционально далекой, как и я — мои слова, а не его.