Поворот к лучшему

Конечно, Нина Райли знала толк в походах. Она приохотилась к прогулкам на лоне природы, пока жила в Швейцарии во время войны, и частенько загружала багажник своего «бристоля» провизией и отправлялась в давно ставшие для нее родными горы. У нее были крепкие туристские ботинки, армейская палатка и старомодный брезентовый рюкзак, в который она клала термос и толстые бутерброды с ростбифом и горчицей. Для чая она кипятила бурую воду из болотных ручьев. Ловила рыбу — форель в реках или макрель в соленом озере, — а потом жарила свежий улов на завтрак и шла бродяжить на целый день, и иногда по пути ей попадалось что-нибудь подозрительное, и тогда она брала след. «Берти, мне это кажется чересчур подозрительным. Думаю, наш друг — тот еще мерзавец». Сам Берти практически всегда молчал. Продюсер с телевидения предложил Мартину «добавить в отношения Нины и Берти сексуального драйва. А то они оба какие-то пресные». Мартин подумал, что если это действительно так, то он сходит с ума.

По пути из кафе в офис он прошел мимо цирка-шапито в парке «Мидоуз». Цирк всегда внушал ему беспокойство, артисты казались слишком хрупкими и, в масштабе планеты, совершенно бессмысленными созданиями, однако при этом они вели себя так, словно знали то, чего не знал он. «Мистерия». Русский цирк. Разумеется. Как же иначе? Вся Россия съехалась сюда, чтобы покарать его за свою потерянную дочь. «Это особая кукла, очень хороший художник. Сценки из сказок Пушкина, он — знаменитый русский писатель. Вы его знаете?» Авторство над его жизнью взял Кафка. Его удаляли с жесткого диска, стирали из памяти и истории, и так ему и надо — за то, что он сделал с Ириной. Он выбросил ее, словно мусор. Он стер ее с лица земли, а теперь пришла его очередь.

У него в офисе кто-то побывал. Ничего не было сломано или перевернуто, просто какие-то мелочи то тут, то там: дверца микроволновки открыта и в мусорном ведре на кухне появились пустая коробка из-под еды навынос, недоеденный гамбургер и банка кока-колы. Бумажка от конфеты на полу, стул переставлен на другую сторону комнаты. Разноцветные липкие листочки для записей, которые обычно лежали на столе аккуратными блоками, валялись где попало. На вора было непохоже, создавалось впечатление, что здесь полдня коротала скуку неряха-секретарша, которой нечем было заняться.

Он открыл ящики стола — все в порядке, ручки и карандаши аккуратно сложены, скрепки с маркерами на своих местах. Не хватало только одного. Мартин понял, чего лишился, прежде чем выдвинул ящик. Диск с резервной копией «Смерти на Черном острове», последнее убежище его романа. Он рухнул в модерновое офисное кресло, которое сдавалось вместе с помещением. И тут же заметил розовый листок, оторванный от блока и прилепленный на голой белой стене над столом. Кто-то оставил ему послание. «Мартин, иди на хрен». У него в груди застучала глухая дробь. Точно, он заразился каким-то страшным вирусом, который заставляет его цеплять напасти. От разбудившего его утром звонка до вечернего заключения в «Четырех кланах» — все было просто ужасно.

Разбудивший его звонок! Это был Ричард. Один пропущенный вызов. Он все еще был в ступоре и не смог ответить, а потом он про него забыл. Он должен сказать полиции. Это важная улика. Он вытащил телефон — зарядки осталось только на одно деление.

Теперь он жалел, что не ответил на звонок, ведь он мог оказаться последним, с кем говорил Ричард. «О боже», — вслух произнес Мартин, и его рот округлился от ужаса, прямо как у ведьмы на костре на эстампе в его номере в «Четырех кланах». Что, если Ричард звонил ему во время своей… пытки? Что, если он отчаянно искал помощи? Ответь Мартин на звонок, смог бы он как-то предотвратить смерть Ричарда Моута? («Стой, мерзавец!») Мартин опустил голову на стол и застонал. Но тут ему пришла мысль. Он поднял голову и посмотрел на розовую бумажку на стене. Ричард звонил в десять утра, он вспомнил, как проверил время по радиоприемнику с часами у кровати в «Четырех кланах», но суперинтендант Сазерленд сказал, что Ричард умер между четырьмя и семью утра, поэтому в десять он ему звонить не мог. Если только он не звонил ему с того света. И тут, как по заказу, — даже Нине Райли такое бы в голову не пришло, — телефон у него в руке зачирикал. «Ричард Моут» — высветилось на экране.

Он снова плыл на пиратском корабле, чувствуя, как тот неумолимо начинает свой ужасающий подъем, забирая с собой его тело, а душу оставляя за бортом, стремясь к зениту, чтобы на наносекунду замереть на вершине выписанной дуги. Ужас был не в подъеме, ужас был в падении.