Поворот к лучшему

В парке было полно народу, и все как один бездельничали. А на работу им что, не надо? Японские барабанщики, группа немолодых людей (шотландцев, судя по выговору), занимающаяся тайцзи, — Джексон не понимал тайцзи: по телевизору, в исполнении китайцев, еще ничего, но в Шотландии эти экзерсисы смотрятся, прямо скажем, тупо. Несколько человек, одетых, как статисты из «Храброго сердца»,[74] развалились на траве — хорошо, что Уильям Уоллес их не видел. Похоже, историческая реконструкция. Прошлым летом Джулия участвовала в таком мероприятии, пару недель исполняла роль Нелл Гвин[75] в одном из объектов Национального фонда («за гроши и апельсины»). Джулия «сдавала себя за почасовую плату» (ее слова), соглашаясь на любую работу — от прислужницы на банкетах до ведущей бинго. Она заявляла, что любая работа — актерство, не важно, проститутка ты или продавщица, ты всегда играешь роль.

— Как насчет того времени, когда ты просто Джулия? — спросил он.

— А вот это — самое грандиозное шоу, милый.

По пути он выпил еще кофе, купил в киоске, который когда-то был синей полицейской будкой, — в Тардисе.[76] Мир — странное место, подумал Джексон. О да.

Казалось, в Эдинбурге никто не работает, все проводят время играючи. И так много молодежи вокруг, никого старше двадцати пяти, все такие беззаботные и беспечные, жутко раздражает. Хотелось подойти и сообщить им, что золотая пора скоро кончится, что жизнь начнет разочаровывать их на каждом шагу и постирает с их лиц улыбки. Это горькое чувство встревожило Джексона, прямо желчная зависть какая-то. И то было не его чувство — отцовское. Едва ли сам Джексон имел право на горечь, основные тяготы его жизни заключались в нарезании кругов в бирюзовом бассейне.

Тропинку загородил парень в идиотском шутовском колпаке. Он жонглировал тремя апельсинами, словно Джексон наколдовал его, подумав о Нелл Гвин. Фигуристая, грудастая Джулия, со своей страстью к флирту, как нельзя лучше подходила на эту роль. Она прислала ему фотографию в костюме: ее выпрыгивающие из тугого корсета груди, круглые, как апельсины, только намного крупнее, подставлялись камере самым провокационным образом. Интересно, кто ее снимал? «Что ты делаешь, когда играешь Нелл Гвин?» — спросил он, и Джулия тут же выдала с деревенским говором, то ли девонширским, то ли сомерсетским: «Апельсинчики, купите апельсинчики!»

— На самом деле Нелл Гвин была не торговкой апельсинами, она была настоящей актрисой.

— Прямо как ты, — сказал Джексон.

Возможно, это прозвучало саркастичнее, чем было задумано. Или именно так саркастично, как было задумано. Из Джулии вышла бы прекрасная любовница короля — вообще прекрасная любовница. И ужасная жена. В глубине души он это знал, и от этого было еще хуже.

Подавив желание спихнуть жонглера с тропинки, Джексон недовольно зыркнул на него и выдал язвительное «прошу прощения». Ему ничего не стоило обойти парня по траве, как все остальные, но это было делом принципа. Тропинки — для того чтобы ходить, а не для того, чтобы всякие идиоты в колпаках на них жонглировали.

Паренек молча сдвинулся в сторону, не отрывая взгляда от апельсинов. Проходя мимо, Джексон врезался в него, задев за локоть, и апельсины раскатились по траве во все стороны.

— Извини, не хотел, — сказал Джексон, но не смог скрыть довольную ухмылку.

— Придурок, — пробормотал парень себе под нос.

Джексон круто развернулся и пошел обратно.

— Что ты сказал? — угрожающе спросил он, приблизившись к парню почти вплотную.

В крови пульсировал адреналин, голосок в голове подзуживал: «Давай, давай». И тут накатили неприятные воспоминания о прошлой ночи, Джексон увидел перед собой уродливую, глумливую физиономию Теренса Смита.

Парень отшатнулся и заныл:

— Ничего, друг. Я ничего не говорил.

Вид у него был угрюмый и перепуганный. Джексон понял, что мальчишке лет шестнадцать-семнадцать, не больше, совсем еще ребенок (хотя сам он в этом возрасте пошел в армию, мальчик-солдат, считавший себя настоящим мужчиной). Он вспомнил, как Теренс Смит вылез из машины, яростно размахивая бейсбольной битой. Вот что значит агрессия на дороге. Агрессия на тропе. Джексон рассмеялся, грубо и неожиданно. Жонглер вздрогнул. Стушевавшись, Джексон подобрал апельсины и сунул ему в руки. Парень взял их с опаской, точно это были ручные гранаты.

— Извини, — сказал Джексон и быстро пошел прочь, чтобы избавить его от дальнейшего унижения.

Ублюдок, думал Джексон, какой же ты сраный ублюдок. Он превращался в собственного врага — наихудший вариант самого себя.

25

Мартин заправился на станции техобслуживания на Лит-уок. К своему большому облегчению, он обнаружил, что машина терпеливо дожидалась его на стоянке «Сент-Джеймса» — как послушная лошадка в загоне (его перевозбужденный мозг выделывал ужасные метафорические сальто). С полчаса Мартин разыскивал ее, руководствуясь не слишком точными указаниями Ричарда Моута: «Твоя машина перед „Макбетом“ на Лит-уок, привет, Р.» — вот что было накарябано на вчерашнем конверте с билетом. Лобовое стекло оказалось заклеено штрафами за парковку.