Поворот к лучшему

Джим — хороший парень, из благодарности был готов себе руку отрезать и подарить Луизе в стеклянном футляре. Честность Лили превзошла все ожидания, потому что она рассказала обо всем отцу, — Луиза не могла представить, чтобы она сама так поступила в ее возрасте. В любом возрасте, если на то пошло. Она не собиралась ничего говорить Джиму о той облаве, к чему зря языком чесать. Как она себе это видела, если Джим когда-нибудь окажется в подобной ситуации с Арчи, Арчи выйдет сухим из воды под прикрытием как минимум одного сотрудника лотианской полиции. Двоих, если считать его мать.

Она высыпала в рот полпачки «Тик-така» и была готова к службе.

19

Ричард Моут не проснулся. Никем не потревоженный, он лежал в гостиной Мартина Кэннинга в Мёрчистоне. Это был большой викторианский особняк в неоготическом стиле, чем-то напоминавший пасторский дом. На лужайке возвышалась огромная араукария, почти ровесница дома. От дороги особняк скрывали ряды старых деревьев и разросшихся кустов. Затейливо переплетаясь, корни араукарии расползлись далеко за пределы лужайки, обвили идущие вдоль улицы газовые и канализационные трубы, втихомолку пробрались в чужие сады.

Разбитый «Ролекс» на запястье Ричарда Моута сообщал, что тот умер без десяти пять (стрелки выстроились в прямую кардиограммы), под охраной красного сатанинского глазка на панели телевизора — того самого, «фантастического», который Моут надеялся обменять на свою жизнь, — и аккомпанемент приглушенных звуков пригорода, становящихся все громче по мере того, как разгоралось утро. По улице продребезжал фургон молочника. Хороший район, здесь по-прежнему ставили на порог молоко в стеклянных бутылках. В почтовый ящик мягко шлепнулась почта. В Лондоне день Ричарда Моута всегда начинался с чтения почты. Он был уверен, что дни без почты (хотя почта была всегда) не начинаются в принципе. Почта пришла и сегодня, практически вся для него, переправленная на имя Мартина Кэннинга, — чек от его агента, открытка из Греции от приятеля, два письма от поклонников, уравновешенные двумя письмами от ненавистников. Однако, несмотря на почту, для Ричарда Моута этот день так и не начался.

Его нашла горничная, чешка, дипломированный физик из Праги. Ее звали София, и она проводила лето, «надрывая задницу» за гроши. На самом деле они были не горничными, а уборщицами; «горничная» звучало глупо и старомодно. Работодателем была фирма под названием «Услуги»; девушек вооружали швабрами и развозили по адресам в розовом фургоне под присмотром бригадирши, называвшейся «экономкой», — стервозной бабы родом с острова Льюис.[60] С гонораром агентству и скрытыми бонусами горничная из «Услуг» обходилась клиенту в три раза дороже, чем простая уборщица на пару дней в неделю. В сущности говоря, дома, где они убирались, принадлежали людям, которые были слишком богаты или слишком глупы (или и то и другое), чтобы найти себе прислугу подешевле. Девушкам выдавали маленькие розовые визитки со слоганом «Мы оказали вам Услугу!». Словам «задница», «слоган» (а также многим другим) Софию научил ее шотландский приятель с дипломом маркетолога. Закончив уборку, они оставляли розовую визитку и писали на ней: «Сегодня вашими горничными были Мария и Шерон». Или еще кто. Половина горничных были иностранками, в основном из Восточной Европы. Хваленая экономическая иммиграция по сути представляла собой рабский труд.

Экономка давала им список поручений. В этом списке, заранее оговоренном с хозяином дома, всегда были очевидные вещи — вроде «вымыть раковину в ванной», «пропылесосить ковер на лестнице», «сменить постельное белье». Никто почему-то не писал «убрать кошачью блевотину», «сменить обкончанные простыни», «вытащить волосы из сливного отверстия», хотя именно этим горничные и занимались. Некоторые люди, просто свиньи, уделывали свои красивые дома сверху донизу. Слово «обкончанный» София, разумеется, тоже узнала от своего шотландского приятеля. Лексики от него можно было набраться будь здоров, хотя умом он и не блистал и к тому же трахался бесподобно (его слова). Что еще нужно девушке от иностранного бойфренда?

Обычно экономка доставляла их в розовом фургоне до порога, а что она делала потом — бог ее знает. Но едва ли особо перенапрягалась. София представляла, что та сидит где-нибудь в удобном кресле, ест шоколадное печенье и смотрит «Доброе утро».