Поворот к лучшему

Когда Марли была совсем маленькой, она обожала «Русалочку». Она больше уже никогда не будет маленькой, она готовилась к прыжку в будущее. Если он сейчас утонет, то никогда не увидит этого будущего. Соленые глубины. Это еще откуда? Чьи-то чужие слова. Кораллом стали кости в нем. В Форте кораллы не растут. Джулия, загорелая до черноты, плавает у него в бассейне, Джулия правит плоскодонкой в Кембридже, Джулия — паромщица, переправляющая его через Стикс. У Марли была книжка «Мифы Древней Греции для детей», она заставляла Джексона читать ее вслух. Он узнал из той книжки много нового, она открыла для него античную литературу.

Он вознес молитву богу (любому, тому, чья была в тот день смена) и еще одну — Деве Марии, Божьей Матери, — полузабытый инстинкт, непроизвольная реакция заблудшего католика перед лицом смерти. Значит, вот оно как. Ни тебе соборования, ни елея на лбу? Он всегда представлял, что под конец одумается, вернется в лоно матери-Церкви и сбросит груз грехов, но, похоже, не судьба.

Он вспомнил, как вытащили из канала тело его сестры, — вот почему это не его стихия, как же он раньше не понял. Знаки зодиака тут ни при чем. Stella Maris.[41] Скорбящая Богоматерь в короне из звезд. Вода, кругом вода. Он шел ко дну, в царство Посейдона, русалка забирала его к себе.

11

Грэма перевели из скорой в отделение интенсивной терапии. Если верить врачам, его состояние не изменилось. Что, если он останется в коме навсегда, неподвижный, как изваяние на саркофаге, думала Глория. Потом его переведут в какое-нибудь заведение по уходу, где он еще не один десяток лет будет потреблять ценные ресурсы, лишая более достойных людей своих почек и костного мозга. Если бы он умер прямо сейчас, его можно было бы использовать по частям — с пользой для общества.

В палате интенсивной терапии было тихо, жизнь здесь текла медленнее и гуще, чем во внешнем мире. Вся больница ощущалась как огромный гудящий организм, всасывающий воздух и выталкивающий его обратно, выделяя сквозь поры невидимую жизнь: химикаты, статические заряды, вирусы.

Глория пожалела, что не умеет вязать. Ожидая Грэмовой смерти, она могла бы навязать массу полезных вещей. Вязальщица из интенсивной терапии. Рукодельница Берил, мать Грэма, поставляла бесконечные одежки для Эмили с Юэном, когда те были маленькими: шапочки, кофточки, варежки, пинетки, ползунки — все в продернутых ленточках и дырочках, в которых постоянно застревали младенческие пальчики. Глория наряжала детей как кукол. Эмили же одевала свою Зантию (то еще имечко) в практичные костюмчики из белого трикотажа и круглые шапочки. Глория редко видела внучку. Когда Эмили объявила о своей беременности, можно было подумать, что она — первая на планете женщина, которой выпало это счастье. По правде, Глория обрадовалась бы куда больше, если б ее дочь разродилась щенком, а не вечно недовольной Зантией, унаследовавшей все худшие качества Эмили.

Она наблюдала за тем, как размеренно поднимается и опадает грудная клетка Грэма, за его лишенным выражения лицом. Он будто уменьшился. Он терял власть, он усыхал и больше уже не был полубогом. Как пали сильные. Грэм издал едва различимый звук, шепнул что-то, словно разговаривал во сне. Но его черты остались неподвижны. Глория погладила его по руке тыльной стороной кисти и вдруг ощутила тоску. Не столько по Грэму-мужчине, сколько по Грэму-мальчику, которого не знала, — мальчику в длинных фланелевых шортах и серой рубашке, в школьном галстуке и фуражке, мальчику, который понятия не имел об амбициях, сделках с недвижимостью и девицах по вызову. «Дубина ты стоеросовая», — сказала она не без нежности в голосе.

Куда он отправится, если отключить все эти аппараты? Уплывет в какой-нибудь внутренний космос, как одинокий, сброшенный с корабля астронавт? Будет забавно (даже поразительно), если загробная жизнь все же существует. Если есть рай. Глория не верила в рай, хотя иногда с беспокойством задумывалась о том, что он существует, только если в него веришь. Интересно, были бы люди в таком восторге от загробной жизни, если б она проходила, скажем, под землей? Или в окружении людей, подобных Пэм. И была бы беспощадно, изнурительно скучна, как бесконечная баптистская служба, но без радостей полного погружения. Рай для Грэма, пожалуй, тридцатилетний «Макаллан», сигара «Монте-Крис-то» и, как выяснилось, девица с плеткой.

Он считал себя неуязвимым, но смерть осалила его. Грэм думал, что может откупиться от чего угодно, но мрачной старушенции с косой его бакшиш ни к чему. Старухе, мысленно поправилась Глория, — уж кто-кто, а Смерть заслуживает уважительного отношения. Глория была бы не против оказаться на ее месте. Только она была бы не мрачной старухой, а скорее позитивной («Проходим-проходим, не суетимся»).