Поворот к лучшему

Она вдруг вспомнила слова Мэгги Лауден: «Дело сделано, конец? Ты избавился от Глории?» Что, если она имела в виду не развод, что, если она имела в виду убийство?

Конечно, Грэм именно так бы и поступил. Если бы он развелся с Глорией, ему пришлось бы потерять половину всего, что он имел, и черта с два он был к этому готов, но, если бы она умерла, все досталось бы ему одному. Мелодраматичная идейка, прямо как в «Ферме Эммердейл», но почему-то в нее легко верилось. Он бы нанял киллера — не стал бы пачкаться сам. Он бы заплатил кому-нибудь, чтобы ее убрали. Или свалил бы все на Терри. Точно, он бы свалил это на Терри.

Глория прижала руку к сердцу, пытаясь унять его предательский стук. Снова скрипнули половицы, на этот раз намного ближе, и Глория поняла, что наверху лестницы кто-то стоит, его фигура была обрамлена слабой аурой лунного света из холла с прозрачным потолком.

Фигура начала спускаться по лестнице. Глория набрала побольше воздуха и отважно заявила:

— Пока вы еще там, подумайте, стоит ли идти дальше, потому что я вооружена.

Ложь, разумеется, но в подобных обстоятельствах от правды толку чуть.

Фигура замешкалась и наклонилась, чтобы получше рассмотреть подвал, и знакомый голос произнес:

— Привет, Глория.

Глория вскрикнула от ужаса и сказала:

— Я думала, ты умерла.

35

Вернувшись в «Четыре клана», Мартин обнаружил, что похожую на тюремщицу администраторшу сменил ночной портье, дежуривший накануне вечером. Разве Сазерленд не говорил, что он в отпуске? Портье вручил Мартину ключ, не поднимая взгляда от разостланной на дешевом шпоне конторки «Ивнинг ньюс». На нижней губе у него висела сигарета.

— Вы меня помните? — спросил Мартин. — Вы знаете, кто я такой?

Ночной портье оторвался от газеты, уронив с сигареты дюйм пепла. Взглянул на Мартина и, очевидно не найдя в нем ничего интересного, вернулся к газете.

— Ага, — он перевернул страницу, — вы тот самый покойник, верно?

— Да, — согласился Мартин, — я — тот самый покойник.

Четверг

36

Пропел петух. Самый лучший будильник на свете. Он вспомнил, что сегодня воскресенье, его самый любимый день недели, и потянулся в постели во все стороны. Не нужно ни вставать, ни идти на работу. Слава богу, он больше не пишет, странно, но освобождение оказалось в том, чтобы каждый рабочий день надевать костюм с галстуком и ездить в Лондон, — тянуть лямку в солидной конторе с высокими потолками и большими старомодными письменными столами, где младшие сотрудники и секретарши обращались к нему «мистер Кэннинг», а председатель хлопал по спине со словами: «Как поживает твоя прекрасная жена, приятель?» Он не знал, чем занимался в конторе целый день, но в обед он ходил в ресторан, где официантки были наряжены в белоснежные фартуки и маленькие чепчики из английского кружева и приносили ему суп из бычьих хвостов и паровые пудинги с заварным кремом. После обеда, в три часа пополудни, его секретарша (Джун или, может, Анджела), жизнерадостная молодая женщина с четким почерком и мягкими трикотажными двойками, приносила ему чашку чая с тарелкой печенья.

Петух понятия не имел, что сегодня выходной. Вскоре к нему присоединились прочие птицы — Мартин мог различить в гобелене, сотканном из птичьего пения, веселую трель черного дрозда, но остальные голоса были для него загадкой. Его (прекрасная) жена наверняка знает, ведь она — деревенская девушка, вся как есть. Крестьянка. Здоровая, выросшая на молоке крестьянка. Он приподнялся на локте и посмотрел на ее здоровое крестьянское лицо. Во сне она была еще привлекательнее, но эта привлекательность порождала в мужчинах скорее уважительное восхищение, чем похоть. Ее запятнала бы даже мысль о похоти. Ее добродетель нельзя было подвергнуть сомнению. Мягкая каштановая прядь упала ей на лицо. Он нежно убрал ее и поцеловал бесценный рубиновый лук ее губ.

Он принесет ей завтрак в постель. Настоящий завтрак, яйца с беконом, поджаренный хлеб. А на обед сегодня они зажарят кусок отличной английской говядины, мясо все еще было по талонам, но деревенский мясник был их другом. Все были их друзьями. Ему было интересно, почему в той, другой, жизни он так часто был мясоедом.

Утро будет идти своим счастливым воскресным чередом. Когда обед будет почти готов — подливка густеет, мясо отдыхает, — он рассмеется (потому что это была их любимая шутка) и скажет ей: «Аперитив, милая?» — и принесет графин для шерри из уотерфордского хрусталя, который достался им от ее родителей. И они будут потягивать амонтильядо, сидя в креслах, обитых ситцем с узором «Земляничный вор», и слушая «Форель» Шуберта.