Поводырь крокодила

Памятник изобретателю его окончательно доконал. Опять надо было начинать все сначала. Вот и эксперимент удался, и началась у них цепная реакция творчества и всякий там Золотой век. Только не совсем та цепная реакция и не совсем тот Золотой век, на который рассчитывал приезжий, когда сочинял сказочки про великанов и детей, про то, как великаны опираются на детей, а дети на великанов. Они вовсе не всполошились, когда спичечный коробок сказал: крак! — и умерла ящерица, маленькая рептилия, крокодил, любовный фокус. Как они вцепились в нарождающуюся нежность, и никто не заметил гибели. Ложь, ложь! Поэт заметил и его Муза. Правда, поэт уже ко всему притерпелся, а официантка еще не то видела за последние пять тысяч лет патриархата. Ничего они не поняли в его рассказах. Идти было некуда.

— А почему я, собственно, должен куда-то идти? — громко сказал приезжий. — Какого черта!

Собеседников не было, но это его не смутило. Собеседники во всем городе спали и видели такие сны, какие заслуживали.

— А почему я, собственно, должен куда-то идти? — сказал приезжим. — Это мой переулок. Хватит. Есть великие поэты, и слава их вежливо гремит по вселенной. Пусть. Я не замахиваюсь. Но это мои переулок. Я сам его выбрал, и значит, я сшит по его мерке. Пусть. Я поэт этого участка вселенной.

Он расстелил плащ на мокром газоне и положил мешок в головах. Потом он поднял с травы белеющее в сумерках вчерашнее меню и написал на нем крупными буквами «УЧАСТКОВЫЙ ПОЭТ. ПРИЕМ от 7 до 17».

Он повесил объявление на сучок и улегся поспать под деревом.

Хватит…

И тут к нему подошли акушерка, парикмахер и гробовщик. Не было только дворника, потому что крокодил умер по ошибке, а его уже начинали любить, и не было официантки, потому что музы не любят тех, кто сдался. Не было также Хроноса. Но какое дело времени до неприятностей поэзии.

— Если я откажусь от поэзии, незачем жить, — сказал им приезжий. — Если я откажусь от жизни — поэзия не нужна… Старая безвыходная байка; с тонущего парохода упали в воду жена, муж и его мать. Кого спасать, если можно спасти только одного?

— Настоящая мать всегда пожертвует собой… — сказала Венера Михайловна.

— А как после этого жить сыну? — спросил Амедей Гофман.

— Значит, нет выхода… — сказал Саша Македонский.

— Есть выход, — раздался громкий и пренебрежительный голос. — Не допустить гибели парохода. Наступила тишина.

— Кто это сказал? — спросил приезжий. — Ты?

— Нет.

— Ты? Ты? Ты?…

— По-моему, это сказал репродуктор… — нерешительно промолвил гробовщик Саша.

— Это ты сказал? — спросил приезжий молчавший репродуктор.

— Да, я, — ответил репродуктор на столике кафе.

— Мы же тебя выключили вчера.

— Меня выключить можно. Время нельзя выключить.

— Опять какая-то сказка… — сказал Амедей Гофман.

— Почему сказка? — сказал репродуктор. — Сегодня Хронос выглядит так. Разве совесть — это сказка? Дурачок. Нет такой сказки, которая бы не исполнялась.

— Розовая болтовня, — сказал приезжий. — Я тоже так считал когда-то.

— Конечно, — сказал Хронос. — Сказки сбываются не тогда, когда их выдумывают. Но неужели ты такой прохвост, что не поработаешь на сказку, даже если не доживешь до счастливого конца?

— Я не прохвост, — сказал приезжий. — Я просто устал.

— Усталость проходит, — сказал Хронос. — А сказка — самая реальная вещь на свете.

— Замолчи… Я не могу стать ребенком, — сказал поэт.

— Ты никогда не переставал им быть… Ты же взрослый человек. Ну… ты… ты же прекрасно понимаешь, что только детские ценности чего-нибудь стоят на этой земле. Слушай команду!

— Замолчи! — крикнул поэт.

— Слушай команду… Один.

— Что?

— Два.

— Отстань, — сказал поэт.

— Три.

— Уйди прочь!

— Четыре…

— Слушай… Я не могу больше, — сказал поэт.

— Пять.

— Я устал.

— Не сдохнешь. Шесть.

— Мне все опостылело.

— Семь.

— Мне не справиться! Черт! Мне не справиться! — крикнул поэт.

— Восемь.

— Ладно, — сказал поэт, поднимаясь. — Встаю.

— Девять, — сказал Хронос.

И приезжий встал в стойку, прикрыл плечом подбородок и стал тяжело передвигаться по газону, ища противника.

— Мальчик, — сказал Хронос, — в этом бою кулаки не годятся. Важно, что ты встал.

Над краем домов ударил прожектором первый луч рассвета.

К закрытым дверям кафе подбежали официантка Семина и дворник.

— Да ладно тебе… Не психуй, — сказал дворник, тяжело дыша.

— Он ушел… — сказала официантка Семина. — Ушел… Большая беда.

— Старый я вокруг города бегать, — сказал дворник. — Чумовые все стали. Золотой век изобрели, совсем покоя нет… Ищем не знай кого… Как он хоть выглядел, этот псих ненормальный?

— …А ты и правда крокодил, — сказала официантка Семина. — Он же с тобой разговаривал вчера…

— Не запомнил, — сказал дворник. — Ушел, и слава богу, какая беда? И так он всех перебаламутил.

— Ушел… — сказала официантка Семина.

И тут они услышали храп.

Еще не веря, еще боясь поверить, медленно и как будто припоминая, официантка Семина повернула голову.

— Не положено, — уверенно сказал дворник, весь растопырился и пошел поднимать с газона бродягу.

Но тут, змейкой пролетев по траве, его на полкорпуса обошла Муза и оттолкнула от спящего.