Поводырь. Часть вторая.

— Англичане, конечно, — скривился Андрей Густавович. — Наши заклятые друзья. Они же и нападение на наше консульство в Кульдже организовали. Господин Колотовкин, когда ему удалось к нашей заставе пробиться, докладывал, что в толпе китайцев и не было вовсе. Только мусульмане. И по некоторым признакам — выходцы из Афганских провинций.

Герин брат, Мориц, тоже в этих, приграничных стычках отличился. Это я уже от него слышал. Подполковник Лерхе на усиление Голубевской заставы роту пехотинцев привел и сотню казаков. А как исправляющего должность русского консула в Кульдже с документами и казной представительства от погони отбил, так и, в запале боя, границу перешел. Погромщики в китайском форте Борохудзир укрылись. Что, впрочем, не остановило бравого вояку. Одним пограничным пикетом больше, одним меньше — ни кто бы и не заметил. Но неподалеку ошивался пятитысячный корпус генерала Хабцисяня. И когда два сильных отряда встретились у реки Чалкады, случилось настоящее сражение. Четыре сотни русских солдат против пяты тысяч китайских.

Мориц рассказывал, что дым стоял такой, словно туча опустилась на землю. Ветра совсем не было, и стрелять пришлось наугад. Правда, после наших четырех залпов, Хабцисянь благоразумно отступил. Брат так и не смог ответить на вопрос — стреляли китайцы или нет. Потерь среди его подчиненных не оказалось, а циньцы своих, если они и были, унесли с собой.

Осенью российская делегация, по просьбе китайских чиновников, напуганных восстаниями в северо-западных мусульманских провинциях, вернулась за стол переговоров. Но дело так и не стронулось с мертвой точки. Теперь соседи настаивали на том, что Чуйская степь принадлежит все-таки им. К началу зимы наши делегаты вернулись в столицу.

— Можем ли мы ожидать провокаций, Андрей Густавович? — не мог не уточнить я. — И что нам предпринимать, коли английские агенты и тут начнут…

— По нашим сведениям, Герман Густавович, — любезно поделился секретами капитан, — губернатор из Кобдо, амбань по-ихнему, вполне разумный человек. Это не Кульджинский наместник — Чан — Длинный мешок, прозванный так за непомерную жадность и мздоимство. Кобдинский начальник должен понимать, что, когда на западе неспокойно, затевать что-либо на наших границах весьма чревато. Что же касается наших островитян… Их позиции крепки на Ближнем Востоке и в Индии. Афганский эмир их только терпит, а Кокандские и Бухарские беи не воспринимают обещания всерьез. В Китае же англичане — такие же варвары, как и прочие европейцы. Как и мы с вами, Ваше превосходительство. Император Поднебесной всерьез полагает свою страну центром вселенной, единственной державой несущей свет цивилизации отсталым племенам. И ни что не способно его в этом переубедить. Поражение в последней войне с британским экспедиционным корпусом списали на халатность военачальников, и ни каких выводов не сделали… Впрочем, вы, Герман Густавович, имеете возможность самим ознакомиться с состоянием китайской армии. Почти на границе, к югу от купеческих лавок, располагается их постоянный пограничный пикет, который мы просто обязаны посетить.

— Конечно, — хихикнул я. — Это будет весьма любопытно.

— И полезно, — совершенно серьезно кивнул Принтц.

"Полезно" — оказалось любимым словом офицера Генерального Штаба. Очень серьезно относясь к своему, хоть и временному, назначению командиром пехотно-артиллерийской роты, он, тем не менее, управлял унтер-офицерами скорее с помощью собственного авторитета, чем криками и руганью. "Полезно" — говорил он, выслушав доклад о размещении караулов и секретов вокруг вставшего на ночной отдых каравана. И Цам отходил разрумянившийся, словно его похвалили. Или, молча, качал головой, наблюдая шумную ссору томского и барнаульского солдат, и фельдфебель Казнаков, крякнув, в смущении бежал наводить порядок. Каждый раз я поражался этакому таланту. И каждый раз думал, что бы я делал, не случись в моей экспедиции этого спокойного, образованного и опытного офицера.

Но во всей полноте скрытые прежде способности штабс-капитана раскрылись уже на берегу, у переправы.

По широкой долине Урсула — одной из самых красивых, неожиданно голубой, рек Алтая, мы спустились до малого Ульгеменя. Верст через десять, перевалив большой Ульгемень, прямо по гребню хребта поехали до бирюзовой царевны Горного Алтая — Катуни.

В селе Муюта, или, как ее называли туземцы — Мыюта — кончилась накатанная телегами колея. Там стояли лагерем целых четыре дня — перекладывали грузы, разбирали пушечные лафеты.

Дальше шли медленнее, лошади быстро уставали и отказывались тащить непомерный груз. Шестнадцать верст до деревни Шебалина заняли целый дневной переход. Потом, правда, приспособились. Вошли в ритм. Восемьдесят верст до Онгудая — неряшливого поселения, замечательного только тем, что там располагался самый южный стан Алтайской Православной миссии, преодолели за четыре дня.