Поводырь. Часть вторая.

Хотел было, уже чисто от безделья, взяться за письма отцу, Морицу, княгине Елене Павловне и Гинтару, но пришел протоирей Стефан Ландышев — руководитель Алтайской Православной миссии. Оказывается, штаб-квартира алтайских миссонеров, вообще-то в Улале находится. Это они так забавно будущий Горно-Алтайск обозвали. А в Онгудае поповский командир оказался по той причине, что сдали церковники меня с потрохами. Оповестили коллег о будущей экспедиции, и миссионеры, под шумок и на волне наших воинских успехов, затеяли в устье Чулышмана монастырь основать. Ну и отправили по нашим следам два десятка мужичков с несколькими крещеными туземцами — проводниками. Сидел теперь отец Стефан и переживал — а не случилось ли чего, не напали ли дикие инородцы, не съели ли монахов звери, не бросили ли их в дремучей тайге ненадежные проводники?

Прямо в присутствии протоирея написал распоряжение Корнилову — отправить десяток казаков в компании десятка Мангдаевских теленгитов к тому месту, где Чулышман в Телецкое озеро впадает. Найти монахов, в случае надобности оказать помощь, и о результатах доложить. И мне и руководителю Миссии. Велел Безсонову отправить двух казаков из караула обратно в Кош-Агач.

Ландышев расчувствовался, растрогался. Слезу даже пустил. За церковь на Чуе благодарить стал. Благословлять на новые подвиги во имя торжества Православной Церкви. Я даже испугался его напора сначала. Хотел напомнить, что я, собственно, лютеранин по паспорту.

Хотел, да не стал. Почувствовал что-то этакое. Вроде, как словно кто-то невидимый теплым одеялом в зябкое утро укрыл. Понял, все верно. Все правильно делаю. Одобрямс с Самого Верха получен. Продолжай, мол, в том же духе.

Двадцать седьмого июля наконец-таки смогли двинуться дальше. И снова — мерное покачивание в седле, солнце, ветер и мысли. Мысли, мысли, мысли…

Нетерпелось. Как-то, даже страх перегорел. Хотелось уже, чтоб все прояснилось. Снимут — так снимут. Запишусь в золотопромышленники. Благо от золотых жил, которые только в Стране Советов начали разрабатывать, едва ли больше чем в пятидесяти верстах проезжали. Еще пару-тройку месторождений я и из списка Госрезерва помнил. Нарыл бы себе золота на миллион серебром, да на Ампалыкском железорудном месторождении металлургический комбинат бы строить начал. Потом — пароходную верфь в Томске. С Тецковым вместе — пристань в Черемошниках. А при ней механическую фабрику, чтоб машины строить и ремонтировать.

Губернатора бы нового взятками купил бы. Так бы к себе привязал, что из-за его спины и краем мог бы править. Только интриг да наветов больше не опасался бы. Сам себе хозяин, сам себе господин. Красота!

Жаль, конечно, что с идеей создания Томского Университета придется распрощаться. И, скорее всего, с консалтинговым научным центром. Не поедут в холодную Сибирь ученые, если их не начальник губернии, а рядовой фабрикант позовет…

В общем, успокаивал себя, как мог. Смирился с неизбежностью. Тут ведь ни от кого, кроме царской семьи ничего не зависит. Решат, что полез не в свое дело — репрессируют. И ни какие связи не помогут. Ни какая "крыша". Не зря же в старых, советских еще учебниках писали — "царское правительство". Не "российское", не "имперское", а именно — "царское". Вот ведь действительно — идеально подобранный термин. В эти времена никому еще и в голову не придет отделить страну от самодержавия. Декабристы и те, всего лишь за конституцию ратовали. Плевать, что девяносто девять процентов населения России понятия о таком звере не имели. Солдатам, что на Сенатскую площадь с этими "революционерами" вышли, офицеры сказали, что Конституция — это имя невесты царя. Вот они глотки и надрывали, вопили: "Да здравствует матушка Конституция"!

Россию вообще без царя, декабристы и представить не смогли. Как же это? А кто тогда?! И министры с директорами, и армия с флотом назывались Императорскими, а не Имперскими. Русское Географическое общество — и то… Императорское. Все тут его. Он тут всему хозяин и самодержец. И все люди, все крестьяне, мещане и купцы, все, кто хоть как-нибудь, где-нибудь служил — Его Величеству подданные. Под данью — значит. С кого — три шкуры соболями, с другого — голову с плеч.

И все равно, как бы оно потом со мной не обошлись, тянуло к людям, к цивилизации, к делам и суете. Сто раз пожалел, что нет еще хотя бы телеграфа в Бийске, не то чтоб спутниковых или сотовых трубок с интернетом. Душа изнывала от ощущения бездарно истраченного на дорогу времени.

И, наконец, вечером тринадцатого августа, все-таки зацепив самую строгую часть поста, перед Успением Богородицы, мы въехали в Бийск.

Прелесть маленьких городков. Все на виду. В том же Барнауле появление незнакомых людей, даже в сопровождении казаков, такого ажиотажа бы не вызвало. Вот и побольше Каинска будет самый южный из губернских городов, и люди другие. Любопытные, живые какие-то. Смешливые. Активные. Не спокойные. Такие же, как их дальние потомки вроде Шукшина или Евдокимова.