Поводырь

– Да полноте вам так убиваться-то, ваша светлость, – всплеснул руками Родзянко, разглядев мое вытянувшееся от расстройства лицо в полумраке салона кареты. – Как станет потребно, неужто вы не убедите столичных вельмож в необходимости продолжить чугунную дорогу на юг и на восток? Знакомцы мои, в петербургских присутствиях подвизавшиеся, доносят, будто нынче помыслы многих вельмож к востоку обращены. К самому дальнему. К берегам океана! Не зазря же Владивосток строить принялись?! Такого важного господина, как наш Иван Григорьевич, в такие дали не просто так отправили! А уж мы тут, подикось, не оплошаем…

Он имел в виду однорукого генерал-майора Сколкова, который, как только санный путь на восток был открыт, с продолжением генеральной инспекции отправился в сторону Иркутска. И согласно Высочайшему повелению, содержание которого Сколков и не думал скрывать, конечной точкой маршрута действительно должен был стать новый город на берегу Тихого океана – Владивосток.

Но я в словах томского губернатора услышал и другой, так сказать, скрытый смысл. Николай Васильевич был со всей определенностью уверен в том, что летом, через несколько месяцев после родов, когда Минни с ребенком и мужем соберется в столицу, я отправлюсь с ними. Хотя бы ради того, чтоб там, в Санкт-Петербурге, на каком-нибудь несомненно высоком посту продолжить попечительствовать Сибирскому краю. И больше того! Под словом «мы» Родзянко явно имел в виду себя и других западносибирских чиновников. Но уж никак не меня.

Что это, как не прямое и явное признание себя, так сказать, моим человеком? Соратником и последователем. И это при том, что, как мне было достоверно известно, столичным покровителем Родзянко был сам генерал-губернатор Лифляндский, Эстляндский и Курляндский, бывший шеф жандармов, а ныне командующий Рижского военного округа, приятель-собутыльник великого князя Николая Николаевича, граф Петр Андреевич Шувалов. Фигура на столичной шахматной доске значимая и хорошо известная своими, унаследованными у отца, консервативно-ретроградскими взглядами. Ссориться с таким человеком и я бы не рискнул, не говоря уж о действительном статском советнике Родзянко.

В изощренном лицедействе Николая Васильевича не смог бы обвинить любой, хоть раз видевший простецкое, честное лицо губернатора. Так что за коварно пытающегося втереться в доверие «агента» я Родзянко принять никак не мог. Тем более отважным в моих глазах выглядел этот его шаг.

Единственное, ему бы не помешало научиться некоторой гибкости, умению найти компромисс, а не переть диким лосем, сметая все на пути. Так лучшего преемника себе и помыслить было бы трудно. Так нет. Сколько бы я ему это ни втолковывал, ни объяснял, сколько бы он ни кивал и ни соглашался, а делал все равно по-своему. Уже в Каинске, во время охоты, едва до беды дело не дошло.

Меня-то, слава Богу, там чуть не всякий в лицо узнавал, а Родзянко для сибирского «Иерусалима» был пока еще чужим и незнакомым. Так, чтоб его с другими господами из моего окружения не путали, он что выдумал?! Стал в мундире, золотом шитом, ходить в шубе нараспашку. Это на морозе-то едва ли не под тридцатник, с ветром! Другие в меха по глаза заворачивались или из утепленных шатров носа не высовывали, а этот всегда рядом, мундиром сияет.

К слову сказать, зима в том году выдалась холодная и малоснежная. В окрестностях Томска и Колывани сугробы едва-едва до подола тулупа доставали, а в Барабинской степи и того меньше. Присущий этим местам ветер сдувал снег, кое-где даже оголяя промороженную землю. Этот природный феномен, вкупе с резко увеличившимися стадами у местных скотоводов, по-видимому, и вызвал вспышку агрессивности волчьего племени.

Не могу не упомянуть о собственно охоте, превосходно организованной братьями Ерофеевыми. И раньше, в другой жизни, и после довелось мне участвовать во многих вылазках за трофеями. Однако же ни прежде, ни потом не случилось больше столь интересного, целиком и полностью меня захватившего, противостояния человека и дикого зверя.

Выписали из южных, киргизских степей целую свору тамошних собак с их поводырями. Полагаю, тому же Куперштоху это не трудно было сделать, учитывая то поистине огромное по местным меркам количество скота, которое каинские евреи скупали у степных инородцев, чтоб загрузить разрастающееся производство консервов. Но тем не менее…