Поводырь

Телеграфная депеша из Томска в любой город России менее чем из двадцати слов стоит сорок рублей ассигнациями. В Европу – втрое дороже. А если слов больше двадцати, то каждые десять увеличивают цену в полтора раза. По Сибири почему-то вдвое дешевле. Только Ирбит, волей столичных знатоков – это уже Урал. Пермская губерния. А в феврале – марте, когда там ярмарка проходит, провода аж звенеть от напряжения начинают, столько туда-сюда посланий летит. По сорок рублей каждое, едрешкин корень! А вы говорите…

Так что этим «рупь с версты» меня Шнитке не напугал. Мы эти расходы за один февраль отобьем. А за пару лет – и все вложения. Потом дальше на юг двинем, в Верный и Ташкент. Там как раз американский длинноволокнистый хлопок вырастет, и российские ситцевые короли в моем телеграфе весьма и весьма заинтересованы будут.

Оставалось убедить в этом симпозиум. Мог бы, конечно, и сам все сделать. Деньги есть. Но не стал. Из чисто политических соображений. Я хотел, чтоб эти линии стали как бы общественными. Сибирскими. Общими. Чтоб хоть по одной акции на рубь, но в каждой семье было. Чтоб, когда какому-нибудь ухарю только в голову пришло столб свалить или проволоку украсть, а ему уже соседи по рукам жердиной. Не смей! Это наше! Ну и, когда нужда телеграмму куда-нибудь отбить, на какую станцию владелец акции пойдет? Вот и я уверен – на общую, сибирскую. Особенно, если станций будет много. Не одна на триста верст, а в каждом селе, например.

Потом же, после завершения строительства железной дороги, к южным линиям «Сибирского телеграфного агентства» еще и северная ветвь добавится. Меня тут Штукенберг просветил. Сразу все дела бросил и ко мне примчался, как только узнал, что я с представителем Сименса переговоры веду. Оказывается, для наиболее эффективного управления движением составов по железной дороге, на каждом разъезде нужна своя, дорожная, телеграфная станция. И что самое приятное – даже провода вдоль путей тянуть не требуется. Рельсы – сами по себе отличный проводник. А наличие или отсутствие связи – прекрасный датчик, так сказать, целостности пути. Антон Иванович тщетных надежд не лелеял и мне велел: пока в Сибири железо – вещь нужная, дорогая и дефицитная, окрестные мужички будут потихоньку выдергивать из шпал костыли и откручивать гайки со стыков. Не со зла и не от желания устроить катастрофу. Мало сейчас в наших местах найдется способных представить себе крушение мчавшегося на всех парах пассажирского поезда. Просто – пути же на земле, на насыпи лежат. Только что не валяются. Почти что ничейное добро. Искушение!

Вот купцам сразу и предложил в Техническом училище обширные телеграфные классы создать. Наряду с металлургическим, механическим и шкиперскими курсами. В Обь-Иртышском бассейне уже несколько десятков пароходов ходит, и это не считая всевозможных ладей, паузков, насадов и прочих кочей. А знаете, сколько на них обученных капитанов? Ни одного! Кораблей с каждым годом все больше становится. Бурмейстер грозится по четыре парохода в год на воду спускать. Плюс в одной только Тюмени четыре верфи, которые тоже не простаивают. Даже по самым скромным подсчетам выходит, что ежегодно речной флот на десяток паровых кораблей увеличивается. И кто эти суда водить будет?

Акулов, когда рейс страхует, капитанское свидетельство и не спрашивает. Больше опытом интересуется и тем, сколько раз шкипер по маршруту прежде проходил, да опытный ли машинист с рулевым. Вот так-то!

Но это пока. Потом, когда Пущин с Чайковским фарватер промерят и бакены со сворными знаками расставят, нужно будет уметь этими подсказками пользоваться. Читать обстановку, так сказать. И ознакомительными брошюрками тут не обойтись, этому минимум несколько месяцев учить нужно. Ипполит Ильич сразу по приезде предложил полдюжины гимназистов толковых с собой на промеры глубин брать. Местные кадры, едрешкин корень, начинать воспитывать.