Поводырь

Знаю уже, опыт имеется, что труднее всего во второй день будет. Когда натруженные мышцы будут ныть и требовать покоя. Будут дрожать колени, и трудно ловить ритм шага лошадки. И седло превратится из удобного насеста, в котором можно даже бумаги читать, не отвлекаясь на дорогу, в инструмент изощренной пытки.

А потом организм перестроится. Вспомнятся навыки. Тревожно косящаяся кобылка успокоится, а я перестану нервно поддергивать поводья при каждом ее неудачном шаге. И вот тогда я наконец-таки смогу любоваться окрестностями или вести неспешные беседы с инородцами, считающимися казаками.

Ну и первый день тоже хорош. Усталости еще нет. Душа радуется воле. Легкий морозец пощипывает щеки и покрывает изморозью лохматые бока несуразного моего транспортного средства – маленькой, крепконогой, толстопузой коняжки.

Лошадей дал Галямов. Конечно, не просто так, а за деньги. Но и так бы не дал, если бы не посредничество Безсонова. Это когда я начальником был, калтайский староста обязан был мои распоряжения выполнять. А теперь я ему никто и звать меня никак. Он конечно же обо мне слышал от томских казаков, и надеюсь – только хорошее, но его-то со мной вообще ничего не связывает.

Вспомнил бы раньше о существовании такого чуда расчудесного – татарской казачьей станицы, так, быть может, и в поход в Чуйскую степь бы позвал, и к разъездам по тракту приспособил. Но нет. Не вспомнил. Так что справедливо он ко мне отнесся. Заслужил, чего уж там. Ладно, хоть желающим подзаработать разрешил меня сопровождать. Ну и лошадок дал.

Тут ведь дорог нет. Здесь длинноногие кавалерийские скакуны только обузой станут. А такие вот – смешные то ли лошадки, то ли пони – самое то! Шаг за шагом, верста за верстой ложатся под широкие, не знавшие подков, копыта.

В пять уже сумерки. Выехали с рассветом, проделали не больше десяти верст, но с зимой не шутят – пора разбивать лагерь. Сил еще полно. Ноги слегка устали, но все равно, под пристальными взглядами татар-станишников и двоих пожилых казаков из Антоновской сотни достаю топорик. Иду рубить лапник и сухостой на дрова.

Может быть и зря. Может, и нужно было сесть на сброшенное седло и с надменным видом ожидать, когда для меня все приготовят. И не уверен, что, будь я все еще губернатором, именно так бы и не поступил. Невместно, едрешкин корень, для начальника…

Ну теперь-то чего уж. Не начальник или инвалид. Невелик труд махнуть десяток-другой раз остро отточенной железкой. Благо и ходить далеко, утопая по пояс в снегу, не нужно. И мохнатые черно-зеленые ели и рыжие, на корню засохшие елочки прямо на берегу.

Рашит уже управился с лошадьми. Животные умные – местную фауну отлично знают, а потому далеко от людей не отходят. Жуют свой ужин из надетых на морды торб. Иногда, прочищая ноздри от пыли и шелухи, забавно пофыркивают.

Мох, железная палочка с насечкой – вроде простенького напильника, и камешек кремня. Загадочный, совершенно недоступный моему пониманию набор. И каждый раз, наблюдая за тем, как ловко казаки умудряются разводить этим приспособлением костры, удивляюсь. Я и спичками-то не с первого раза, если без бересты или заранее приготовленной бумаги.

Уже когда спальные места были готовы и костер горел, догадался – мы далеко не первые выбрали это местечко для привала. Слишком уж удачно лежали бревна вокруг костровища, а на окрестных деревьях встречались следы топора.

– Промысловики тут чуть не все лето стоят, – достаточно чисто, на русском, подтвердил мою догадку Рашит. – Грибы, ягоды. Если вода высокая – лес рубят.

– А что же инспекторы? – удивился я. По простоте душевной, считал, будто все лесные богатства здесь давно учтены и вырубка без «билета» невозможна.

– Черный лес, – пожал плечами татарин. И добавил, с усмешкой, еще что-то на родном языке. – Бу урманда пицен ери.

– Леший злой тут живет, – вроде как перевел один из казаков и тоже рассмеялся. – Мешает деревья считать.

Это означало, как я понял, что по доброй воле лесные инспекторы сюда и не суются. Глупо погибнуть «в медвежьих лапах» из-за десятка бревен. Да и нет здесь так называемого – делового – леса. Березы, ели. Вдоль рек и ручьев – тальник или ива. По сырым оврагам – осина. Кедровые боры – большая редкость, да и не трогают их туземцы. Лиственницы тоже мало, а сосен и не сыскать вовсе. Это там, к северу или к западу, вдоль Томи и Оби – огромные пока еще, совсем чуточку обкусанные по опушкам, величественные боры. На километры тянущиеся вдоль главных транспортных артерий. Исправно снабжающие местных жителей древесиной и на постройки, и на корабли с баржами, и дровами, конечно.

Ружья – спенсерки у казаков и какое-то дульнозарядное недоразумение у татар – в пределах вытянутой руки. Поужинали традиционной кашей с кусочками солонины и стали устраиваться спать. И о ночных дежурствах никто даже не заговаривал. Зачем, если есть две широкогрудые собаки? Мелочь лесная и сама к людям не полезет, а что-то серьезное псы встретят. Сами не справятся – не дай Бог шатун, тогда только людей будить станут.