Поводырь

Еще больше споров вызвало предназначение помещений. Я хотел обширные подвалы под архив и встроенный сейф. Зал для занятий спортом. Небольшой зал приемов, кабинет и множество гостевых спален. Оказалось, что я совершенно забыл о нуждах слуг — горничных, денщика, личного слуги, конюха и каретника. Поменяли и сразу вспомнили о собственно каретах и конюшне, дровяном сарае и амбаре. Домина увеличивался в размерах, расползаясь по отведенному под него участку, пока я не смирился с мыслью, что садика, даже совсем небольшого, у меня не будет.

Зато, я выторговал себе сразу два черных хода. Объяснил тем, что не намерен терпеть непрестанное хлопанье парадными дверьми, от снующих туда-сюда слуг. Инженеры пожали плечами и согласились. У каждого свои тараканы, и каждый сам должен их ублажать.

А о дополнительных способах покинуть усадьбу я задумался после устроенной коллежским секретарем Пестяновым, известным в узких кругах, под именем Варешка, глобальной облавы на всевозможных, окопавшихся по окраинным притонам, варнаков. О том, что «сети» доморощенного Пинкертона расставлены всего на одного человека, пять сотен казаков и тридцать полицейских оповещать не стали. В Тюремном замке было еще много свободного места.

Очнувшийся уже в тюрьме, единственный оставшийся в живых участник на меня-любимого покушения, любезно сообщил, что проживали они в задних комнатах публичного дома на Малой Кирпичной. И что часто контактировали с тамошним воровским сообществом. И даже, будто бы, что один из подпольных главарей этой «мафии», некий малоуважаемый господин по кличке Красненький, приносил Караваеву с компанией сведения о моем распорядке дня, пристрастиях и месте обитания. Приносил, написанными на канцелярской бумаге, хорошим, легко читаемым почерком с характерными бюрократическими оборотами речи. Это ли не повод повстречаться с Красненьким?

Я не перестаю поражаться способностям моего Варешки! Ни каких заплечных дел мастеров в Томске не имеется, признания из шантропы и шаромыжников выбиваются старыми добрыми кулаками или кнутом. Но моему чиновнику особых поручений при губернском совете даже силу применять не потребовалось.

Поначалу-то, варнак даже имя свое назвать отказался. Ругался на русско-польском, обещал все Кары Небесные, стращал недовольством какого-то жутко важного господина, способного Варешку в бараний рог согнуть. Интересно было наблюдать за молодым Арчи Гудвиным, абсолютно уверенным, что самый главный господин в губернии — это я.

— А знаешь ли ты, бродяга, — ласково спросил сыщик у рычащего бандита. — Кого именно вы убивать-то шли?

— То мне не к чему знать, szumowiny d?вvolovo. Какой-то kiepski pies — купиец, али барига. Не все ли одно?! За живот схизматика Bуg nie bкdк oceniaж.

— Да-а-а? — удивился Варешка. — Так ты даже не знаешь, за покушение на кого в петлю голову сунул? За убийство государева генерала и губернатора судьи снисхождения не ведают…

— Szef prowincji? — отшатнулся убийца. — Nie oszukali mnie?

— Экий ты, братец, доверчивый. Дружбаны твои поди и добычей обижают?

Вот тут пленный враг и разговорился. Выяснилось, что зовут его Анджей Завадский. Сам из мещан Гродненской губернии. Сослан на поселение в Сибирь за участие в грабежах и нападениях на военнослужащих Русской Императорской армии. С места поселения бежал. Прибился к ватаге Караваева. Короче — вел активную работу по самоуничтожению.

Много сведений из варнака удалось вытянуть, касающихся укрытий банды вдоль Сибирского тракта. Ни о каких спрятанных главарем сокровищах Завадский не знал, но именами хозяев выселок, укрывавших добычу охотно поделился. Так же как и приметами хитрохвостых купцов не гнушавшихся скупать награбленное.

Но больше всего беглого поляка возмущало то, что задаток, полученный покойным Караваевым за мою смерть, достался городской полиции. Опасаясь чего-то, атаман перед выходом на дело, делить еще не «заработанные» деньги отказался.

Одной безлунной апрельской ночью, пять сотен казачков тихонько оцепили исторический район Томска со звучным названием Кирпичи. Потом к месту облавы вызвали «по тревоге» большую часть полицейских. Губернский прокурор, расположившись в четвертом, Болотном, полицейском участке, приготовился к приему многочисленных, хоть и не добровольных, посетителей. Когда все было готово, по сигналу — одинокому удару колокола с Троицкой церкви, кольцо оцепления стало сжиматься.

По данным местного полицейского урядника, в прочесываемый район попало не более сорока землевладений. Вся операция длилась почти сутки, в течение которых я успел четырежды отлучиться и вернуться обратно. И, естественно, по закону Подлости, самые интересные и напряженные моменты, так же числом — четыре, случились именно в тот момент, когда меня рядом не было.