Повитель

Секретарь райкома партии Семенов встретил его сухо. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Бородина из-под огромнейших, спутанных седых бровей и будто проколол насквозь. Григорий невольно сделал два шага назад, как Никита за час до этого.

Семенов чуть опустил голову и стоя начал изучать какие-то бумаги. Очевидно, это были те сведения, о которых говорил счетовод.

А Григорий стоял ни жив ни мертв. «Узнал или нет меня?.. Узнал или нет?.. — лихорадочно металось в голове Григория. Потом он подумал: — Поседел как, дьявол. Кабы не брови, сроду и не узнать бы…»

— Сколько зерна выдали на трудодни в прошлом году? — спросил неожиданно Семенов, подняв голову.

— По два килограмма, — ответил Бородин. — И деньгами еще немного…

— По два с половиной, — поправил Ракитин.

— Ну, да… с половиной, — глухо подтвердил Григорий. — Людей поддержать чтоб… С самой войны ведь, почитай, крохи получали, обносились…

— Ну а нынче сколько думаете выдать? — перебил его секретарь райкома.

— Да уж как урожай. Запланировали по три… заботимся о людях, довольны…

Семенов бросил листки на стол, опять внимательно посмотрел на Бородина и вдруг сказал:

— А знаешь, Бородин, можно на трудодень и по десять килограммов дать на следующий год. И деньгами рублей по пятьдесят, по сто…

— Как же это…

— Очень просто. Раздать семена, фураж. Продать весь скот, весь инвентарь, — то есть ликвидировать колхоз. Сколько денег можно выручить…

Григорий давно понял, куда клонит секретарь райкома. Но сказать ничего не мог.

— Чего же молчишь?

— Говорил мне об этом Ракитин… Правильно, в общем, он говорил, чего там… Признаю…

Потом разговор шел о весеннем севе. Что-то у Григория спрашивали, он отвечал, иногда удачно, иногда невпопад…

И последнее, что запомнилось, — слова секретаря, когда тот собрался уже уезжать.

— А на поддержку колхозников вы, Бородин, зря надеетесь. Я беседовал с людьми. Авторитет у вас среди них пока есть. Но прямо скажем — дешевенький, гнилой. На волоске он держится.

И уже у дверей Семенов обернулся, вновь посмотрел на Бородина. И вдруг спросил:

— Вы — локтинский?

— Как же… Родился тут, — машинально ответил Григорий.

— А мне показалось — не здешний.

Потом все ушли, а Григорий долго сидел один в пустой конторе и думал почему-то не о себе, а о Терентии Зеркалове: «Толстоват тот сук, который ты подрубить хотел, не под силу твоему топору. Иззубишь топор, искрошишь железо, а сук не подрубишь».

Выйдя из конторы, Семенов махнул рукой шоферу «газика»-вездехода, который уже нажал было на стартер. Тот заглушил мотор. Посмотрев на озеро, на видневшиеся заснеженные скалы, сказал Ракитину:

— Так-то, Тихон. Мы вон поседели с тобой, Андрей… А скалы все стоят.

Помолчав, повторил:

— А скалы все стоят. Скалы все такие же. Любил я смотреть на них тогда. Особенно на восходе или на закате. Смотрел — и думал вот о сегодняшнем времени. А сейчас смотрю — и думаю о тех днях, когда…

И, еще помедлив, произнес тяжело, со вздохом:

— Эх, Андрюша, Андрюша… Ну, пойдем, Тихон.

Ракитин не спрашивал — куда. Он знал — к дому Веселовых.

Шагая по мягкому уже снегу, Ракитин думал: где же все это время работал Семенов, почему опять в их краях очутился? В райкоме партии он об этом спросить его не решился. Но сейчас Семенов, будто разгадав мысли Ракитина, сам проговорил:

— Я тоже, Тихон, чуть на тот свет не переселился… До войны в Белоруссии работал. Первый удар на нас, конечно, обрушился. На второй же день войны в санчасть попал. Подлечили — и снова на фронт. Потом вместе с сибирской гвардейской дивизией воевал. Ельня, Смоленск… Страшные бои были. И вот опять Белоруссия. И там — ранение в голову и живот одновременно. Тогда-то и началось то, что хуже смерти, — госпитали, больницы. И так год за годом, год за годом… Месяцами в сознание не приходил. Отпустит, вроде здоров, в санаторий направляют для окончательной поправки. И опять… Не думал уж, что и выживу. Но полгода назад улучшение наступило. И вот… Направляли снова в Белоруссию, попросился в Сибирь…

Они подошли к домику Веселовых. Когда Семенов переступил порог, Евдокия внимательно посмотрела на него, охнула и без сил опустилась на стул.

— Федя… Семенов? Да как же?!

Она отвернулась, не в силах сдержать слез. Семенов подошел к ней, взял, как когда-то Андрея, за плечи, встряхнул легонько.

— Не гоже, Евдокия Спиридоновка. Держись, Дуняша. Стой крепко, как Андрей.

— Спасибо тебе. Спасибо, Федя, что зашел, — прошептала Евдокия. — Да раздевайтесь, что же вы! Я чайку сейчас…

— Чайку? Ну что ж, Дуняша, давай чайку попьем…

В райцентр из Локтей Семенов уехал только под вечер.

5

Всю весну Григорий рвал и метал. Начал с того, что вызвал в контору Ракитина.

— Сколько у тебя людей в животноводстве занято?

— Около тридцати С доярками если считать…

— Обойдешься пятнадцатью. Даже десятью. Остальных — в поле, на сев. Без возражений.

Потом заставил счетовода составить списки всех колхозников, предупредив:

— Это твоя последняя работа до окончания сева. В конторе останется один бухгалтер. Остальные — в поле.