Повести студеного юга

Только что накачав воздухом очередного финвала, Микал увидел чуть левее курса крупного горбача. Всего в двух кабельтовых. Пушку Паулсен же успел перезарядить. Не теряя ни минуты, Микал занял боевую позицию. И вот в момент выстрела, в ту самую секунду, когда Микал нажал гашетку, на линии прицела из воды свечой выскочил китенок. Гарпун прошил его насквозь, но направления не изменил — вошел точно в цель. Каким-то чудом граната в китенке не взорвалась. Взрыв произошел в туше взрослого горбача. Так на одном лине оказалось сразу два кита, самка с детенышем.

Паулсен, видевший, как все произошло, истово перекрестился. Потом, пристально глядя на Микала, он сказал с суровой строгостью:

— Вы совершили тяжкий грех, Мартинсен, это убийство агнца. Осените же себя хотя бы крестом.

Микал засмеялся:

— Ничего, Вильян, с богом мы сочтемся.

Конечно, это был подлый выстрел. Но разве Микал ожидал что-нибудь подобное? Он не заметил даже, что целится в самку. Кит был огромный, и Микал принял его за матерого самца. Но тогда он об этом не думал. Два кита на одном лине страховали возможный промах. За Микалом оставалось еще три гарпуна. Если один из них и пройдет мимо цели, двумя другими Микал уж как-нибудь сумеет не промахнуться.

Он чувствовал себя в прекрасной форме и верил в удачу как никогда. Это необыкновенное двойное попадание одним гарпуном ему казалось знамением самой Фортуны. Так долго изменявшая ему, сегодня она определенно заигрывала с ним. Дьявол с тобой, распутница, кто старое помянет, пусть того акулы сожрут.

Следующий выстрел, восьмой, был таким же точным, как семь предыдущих. Микал мог в этом поклясться. Рикошет больше удивил его, чем расстроил. Он твердо помнил, что линию прицела взял совершенно правильно, но гарпун, скривив почему-то траекторию полета, боком ударился в спину кита и отскочил от него, как резиновый. Граната разорвалась в воде.

— Кажется, захлестнуло линь, — вслух предположил Микал, думая про себя: «Что ж, был запасной шанс, теперь его нет. Может, это и к лучшему, буду внимательнее».

Он был уверен, что рикошет получился случайно. И действительно, девятый гарпун, посланный вскоре и в того же кита, сработал нормально.

У норвежских китобоев был обычай: перед тем как сделать последний зачетный выстрел, сдававший гарпунерские экзамены обращался к товарищам по команде с торжественной речью. Он говорил, что, если этот десятый выстрел будет удачным и на флотилии появится еще один гарпунер, пусть никто не сомневается в его преданности своему профессиональному долгу и обычаям морского товарищества. Он не забудет, что его пушка должна служить не только ему, а всем, кто делит с ним труд китолова. Поэтому он всегда будет строг ко всем членам команды своего суда, но вдвойне строг к себе.

Может быть, экзамены завершатся всего через несколько минут, завершатся успешно, и тогда сказать новому гарпунеру, что он в чем-то бывает не прав, уже никто не сможет. Но сейчас еще не поздно, пока среди людей этого судна он равный и готов выслушать все их претензии. Зла он ни на кого не затаит и торжественно обещает помнить и ревностно выполнять все наказы, которые ему, возможно, и не будут приятны, но пойдут на благо и пользу товариществу.

Если в ответ на его речь на гарпунную площадку поднимался старейший из команды, чтобы разбить о пушку бутылку шампанского, значит, будущего гарпунера признавали достойным звания охотника на китов и желали ему успеха.

Команда «девятки» собралась на промысловой палубе. Кроме рулевого, вахтенного машиниста и Паулсена, выполнявшего во время охоты Микала роль помощника гарпунера, все тридцать человек столпились на маленьком пятачке между лебедкой и высоко поднятым над палубой полубаком.

Микал, стоявший у внутреннего края гарпунной площадки, возвышался над толпой, словно на трибуне. Плечистый, могучий, с округлой рыжей бородой, осыпанной горошинами белесо-серых соленых льдинок, он смотрел на давно знакомые лица растерянно и кротко. Его большую лобастую голову, не приученную придумывать складные речи, ломило от натуги. После обычных разговоров и привычной моряцкой ругани речь сказать. Тяжело. Вздыхая, мял в красных от мокрого холода ручищах шапку, снятую по случаю торжества, вымучивал как покаяние:

— Вот, парни, сами видите, выстрел остался последний. Делать постараюсь все хорошо, без лени. Обычаи и строгость на судне обещаю соблюдать как полагается. Свою долю от зачетных китов внесу, понятно, на посвящение. Кого раньше обижал, прошу у тех прощения. Кому не нравлюсь, тоже можете сказать, не обижусь. Наказы ваши приму серьезно, не сомневайтесь.

Может быть, не совсем так он говорил, может, немного по-другому. Давно это было, не удержать все в памяти. Помнит только Микал, что говорить ему было трудно и совестно вроде. Он знал, что благословят его охотно, а все же, когда боцман Олсен поднялся на полубак с бутылкой вина, растрогался. И рад был, что обошлось без второй речи — ответа на благословение. В ту минуту, когда бутылка шампанского разбилась о гарпунную пушку, несколько голосов с палубы закричали:

— Финвал! Финвал!