Повести студеного юга

Громадная черная туша металась в воде как сумасшедшая. Казалось, не кит напал на кальмара, а кальмар сводил счеты с извечным своим врагом. Многометровые щупальца спрута, обхватив похожую на обрубок колоды голову спермуэла, раздирали ему пасть. Длинная нижняя челюсть свирепого морского хищника была свернута в дугу и изорвана в клочья. Без этой единственной своей зубатой челюсти заглотнуть кальмара кашалот не мог и не мог от него избавиться. Мощные щупальца спрута всосались в его голову намертво. Кит бился изо всех сил. Но уже явно проигрывал.

— Проклятье! — ругнулся Микал, жестом давая кораблю нужное направление.

Подойти к кашалоту сейчас можно было на любую дистанцию. Он не замечал корабля, а если и заметил, то из-за кальмара уйти от него был не в состоянии. Но он так мотался из стороны в сторону, что поймать его на прицел было почти невозможно. А искать другого кита, отказавшись от этого, Микалу не позволяла гордость. Марсовый предупреждал его, что впереди кашалот.

Затылком Микал чувствовал на себе ожидающие взгляды. Кроме Паулсена, все, кто был на палубе, конечно, желали ему удачи. И Микал не будет Микалом, если заставит ребят разочароваться.

Он не испытывал никакого азарта. Только помнил, что должен попасть в спермуэла во что бы то ни стало. И обязательно под левый плавник, немного ниже, на три дюйма. Ровно на три дюйма. Так учил Мариус.

Пальцы правой руки нажали гашетку, повинуясь, скорей, инстинкту, чем рассудку. Но момент был выбран точно. Единственно возможный. В те полторы-две секунды, пока гарпун, увлекая за собой линь, летел к цели, Микал успел понять — не промазал.

Говорят, первый удачный выстрел запоминается гарпунером на всю жизнь. И звучит потом в памяти как любимая мелодия. Ее не спутаешь ни с какой другой. У каждого выстрела свой голос, своя неповторимая мелодия, различить которую способно только чуткое ухо гарпунера, хотя профессия неизбежно делает его глуховатым. Он не слышит музыку, но как никто на свете чувствует мелодию выстрела. Мягкий, очень мягкий щелчок гашетки, иногда томительно медленный, полный сдержанного выжидания, иногда скорый, решительный, но все же мягкий, вкрадчиво осторожный. Затем резкий, оглушающий хлопок — сработал снаряд. Мгновенный, слепящий всплеск огня и дыма, гулкий свист разрывающего воздух гарпуна… Ушел гарпун, его уже не слышно, только, опаливая колодки амортизаторов, тонко звенит линь. Секунда, другая, и — словно где-то далеко в воду камень ухнул: в теле кита взорвалась навинченная на гарпун граната… Дистанция, угол стрельбы, как вошел гарпун в цель — нотные строки гарпунера. На них он пишет свою мелодию.

Микал ничего не запомнил.

Вслед за выстрелом раздался сильный удар в корму корабля. Ют так подбросило вверх, что нос китобойца зарылся в воду всей гарпунной площадкой. Микала накрыло волной. Захлебнувшись, он едва удержался на ногах. Потом, когда корма опустилась, все судно начало трясти, как в ознобе.

Механик Германсен стоял у промысловой лебедки словно оглушенный. Линь вытравился уже на добрых три кабельтова, а колодки амортизаторов продолжали раскручиваться с бешеной скоростью. Германсен даже не пытался придержать их. Ни Мариус, ни вахтенный штурман, никто ничего не предпринимал. Всех будто парализовало.

— Германсен! — заорал Микал, вдруг осознав, что все ждут его распоряжений. — Германсен, линь!

Опомнившись, механик рванул рычаг лебедки на себя. Деревянные колодки густо задымили. Туго натянутый линь еще немного прополз вперед и скоро провис — раненый кит выдохся.

Микал успокоился и теперь четко отдавал команды механику и на ходовой мостик:

— Выбрать слабину! Самый малый вперед!

Все шло как надо. На малом ходу китобоец трясти перестало, лебедка работала нормально. Глаза Германсена, шальные от природы, смотрели на Микала с преданностью собаки. Для порядка не вредно было бы его поругать, как это обычно делал Мариус, но Микал не смог бы. Обледеневший в своей насквозь промокшей одежде, с обмерзшими растрепанными волосами — шапку с него смыло водой, — он радостно поеживался. Словно не было ни студеного антарктического холода, ни недавнего страшного удара в корму.

Отрезок линя между судном и китом медленно сокращался. Было ясно, что добойного выстрела не понадобится. Хищные кормораны, подобные своей уродливостью грифам и наглостью — стервятникам, прожорливыми стаями уже носились над кашалотом, как воронье. Когда Микал бывал в дурном настроении, он сравнивал этих жадных ублюдков с Паулсеном. Но сейчас, приказав святоше перезарядить пушку, от полноты чувств, сам того не ожидая, он добавил к приказу «пожалуйста». Человек — отходчивое существо. Счастливый миг — и все вокруг прекрасно.

Микал подошел к бортовому лееру, приготовился погнать в кашалота полую металлическую пику, чтобы компрессором накачать в него воздух. Иначе, когда линь обрежут, кит утонет.

Неожиданно удар, еще более сильный, повторился.