Повести. Рассказы

— Погодите, я сейчас посмотрю! — на ходу ответил А-фа, нагнулся, потрогал бобы и сказал: — Лучше с нашего поля! У нас бобы гораздо крупнее.

Мы быстро рассыпались по полю, мигом набрали полные горсти стручков и побросали их в лодку. Тут Шуан-си смекнул, что надо переходить на другое поле, не то мать А-фа заметит, начнет плакать и браниться. Тогда все принесли еще по горсти с поля дедушки Лю-и.

Старшие принялись потихоньку грести. Несколько человек развели огонь в каюте, а младшие вместе со мною стали лущить бобы. Скоро бобы сварились. Мы собрались вокруг котла и начали есть прямо руками. Покончив с едой, одни снова налегли на весла, предоставив лодке плыть по течению, другие стали мыть котел, выбрасывать за борт шелуху и ботву, чтобы не осталось следов.

Больше всего Шуан-си боялся, как бы хозяин лодки, аккуратный старик Ба, не заметил пропажи соли и дров и не стал нас ругать. Но мы решили, что бояться старика нечего. Пусть только подымет шум, мы потребуем у него то высохшее бревно сального дерева, которое он подобрал на берегу в прошлом году, да еще обзовем его прямо в лицо Паршивый Ба.

— Вот мы и вернулись! Все в порядке! Я же говорил! — вдруг закричал Шуан-си, стоя на носу лодки.

Перед нами лежала деревня Пинцяо. На берегу кто-то стоял. Это была моя мать. Ей и кричал Шуан-си. Я перебрался на переднюю палубу. Лодка прошла под мостом. Мы причалили и спрыгнули на берег. Мать сердилась, что мы так поздно вернулись — уже прошла третья стража, но радовалась, что все обошлось благополучно, и звала всех к нам съесть поджаренного риса. Но ребята отказались — поели, мол, печенья, очень хотят спать, и разошлись по домам.

На другой день я встал чуть ли не в полдень. О хворосте и соли дедушки Ба никто не вспоминал, и после обеда я, как всегда, пошел с ребятами удить чилимсов.

— Это вы, чертенята, воровали вчера у меня бобы? Собрать толком не сумели, только потоптали.

Я поднял голову — это был дедушка Лю-и, ездивший на маленькой лодке продавать бобы. На дне у него еще осталась их целая куча.

— Да… Сперва мы не хотели рвать твои… Но надо было гостя накормить… Смотри-ка, всех чилимсов распугал, — ответил Шуан-си.

Заметив меня, дедушка Лю-и перестал грести и засмеялся:

— Гостя кормили? Это дело нужное… — Потом спросил: — Понравилось тебе вчера в театре, брат Синь?

— Понравилось, — ответил я, кивнув головой.

— А бобы вкусные?

— Очень. — Я снова кивнул.

Старик вдруг расчувствовался, подняв кверху большой палец, с довольным видом произнес:

— Вот уж верно! Человек ученый, да к тому же из большого города, знает толк в хороших вещах. Перед посевом я отбираю бобы по зернышку. А наши деревенские не отличают хорошего от плохого, вот и болтают, будто у меня бобы хуже, чем у других. Я сегодня же отнесу бобов твоей матушке. Пусть отведает!.. — И, взмахнув веслом, он отправился дальше.

Когда мать позвала меня ужинать, на столе стояла большая чашка вареных бобов — подарок дедушки Лю-и. Говорили, что он вовсю меня расхваливал.

— Годков немного, а знает вон сколько! Вырастет — непременно выдержит экзамены первым. Можно поручиться за твое счастье, тетушка, — говорил он моей матери.

Но бобы показались мне уже не такими вкусными, как вчера.

И правда, с тех пор я ни разу не ел таких вкусных бобов и не видел такого чудесного театра, как той ночью.

Октябрь 1922 г.

БЛУЖДАНИЯ

Цаньу [189]покинув при восходе солнца,

Я в час вечерний прилетел в Сюаньну. [190]

Я погостить хотел в краю священном,

Но солнце уходило на покой.

Бег солнца я велел Сихэ [191]замедлить

И не спешить в пещеру на ночлег.

Путь предо мной просторный и далекий,

Взлечу и вновь спущусь — к своей судьбе.

(Цюй Юань, «Лисао». Перевод А. Ахматовой)

МОЛЕНИЕ О СЧАСТЬЕ [192]

В последние дни года по старому лунному календарю все было так, как обычно бывает в канун Нового года.

Не только на земле, но даже в небе чувствовалось приближение праздника. В пепельно-серых, тяжело нависших к вечеру облаках то и дело рассыпались огни фейерверка, и тут же раздавался оглушительный грохот. Это провожали Бога очага. [193]Грохот все приближался, воздух пропитался порохом, но разрывы не прекращались.

В ту ночь я как раз приехал в мой родной Лучжэнь. Своего дома к тому времени у нас уже не было, и пришлось остановиться у Лу Четвертого, моего родственника, которого мне, как младшему, полагалось величать дядей. Кстати, этот наш родственник еще во времена монархии был слушателем императорской школы и занимался неоконфуцианской философией. [194]