Повести и рассказы (сборник)

Невольно все рассмеялись. Когда Ланжеро прошел шагов двести, он обернулся и крикнул:

— Я еще…

Ветер отнес его слова.

— При… — донеслось до Ивана Павловича, как эхо.

Долго еще стояли Иван Павлович и его друзья и смотрели вслед Ланжеро. И когда они возвращались, Екатерина Львовна сказала:

— До чего свежий человек!

Помолчали.

— Какой-то утренний. Словно только что вышел к нам из тайги. Выкупался и выходит на берег.

Иван Павлович всю дорогу молчал.

Домик, его собственный дом, и тот показался ему без Ланжеро чужим.

В этой комнате жил еще его легкий запах, запах лесной реки, запах белки и еще чего-то.

Вот на этих стульях он спал. Вот сюда присаживался он рисовать. Иван Павлович подошел к столу и достал рисунки.

Невольно он улыбнулся. Ему казалось, что он сам на минуту стал Ланжеро. Всматриваясь в рисунки, он видел все таким, каким видел все Ланжеро, все, что ожило на этих листах бумаги: горы, небо, камни, — все было легким, как птица, все было свежим, как после дождя, все шло куда-то, стремилось, река, прыгая через камни, пробивая горы, спешила к морю, все вперед и вперед; лиственницы — и те, привязанные корнями к земле, всеми ветвями стремились вверх, к солнцу.

«Вот и ушел. Может быть, навсегда», — подумал Иван Павлович.

Сложив рисунки, он спрятал их в стол.

И вдруг рассердился.

— Ну и ушел. Что ж такого? Что ты, его хоронишь, что ли? Ушел, и пусть себе идет. Находится еще, насмотрится — вернется.

Ланжеро остановился. По ногам, по груди, по спине его словно кто-то пробежал. Он посмотрел. Все куда-то бежало, летело: листья, сучья, хвоя, шишки кедрового стланца, охапки вырванной с корнем травы.

Между деревьев, в ущелье, между гор, со стороны моря ревела, рвалась, неслась большая река ветра.

Она накрыла Ланжеро, ветер был в его носу, во рту, в его ушах. Еще немного — и Ланжеро захлебнулся бы от ветра.

Вся долина залита ветром. На Ланжеро падает высокая волна ветра. Она захлестывает, опрокидывает его и несет.

Ланжеро кажется, что он в море.

Ветер гудит. Деревья пригибаются, трещат. Все пляшет. Пляшут даже лиственницы.

Как в большой реке струятся холодные течения, из-под земли, из всех скважин и пор дуют зимние струи.

Ланжеро идет, нагибаясь и крутясь на месте. Ему кажется, что он плывет, борясь с волной. Вся долина полна большим ветром.

В стойбище Нань-во две женщины бежали к реке — тощая и толстая, две жены Низюна. Они кричали в ветре.

На берегу стояли мужчины и смотрели, как в лодке посреди реки погибал человек. Он был едва виден в волнах и в ветре.

— Низюн! Низюн! — кричали они. — Тонет наш хозяин. Спасите!

Старики молчали. Они знали, что нельзя мешать судьбе. Тонет человек — нужно ему не мешать, пусть себе тонет.

— Низюн! Низюн! — кричали женщины.

Лодку опрокинуло, и видно было, как Низюн барахтался в воде. Издали его можно было принять за полено.

В реку бросился парень, тот, который недавно сюда пришел, Псягин. Больше всех удивился Чевгун-старший.

— Сам говорил, что Низюн — враг… Собак у него отобрал. А теперь хочет помешать судьбе.

Старики качали головой.

— Зря мешает. Самого еще унесет в море вместе с Низюном. Нехорошо делает.

А парень, легко разбивая волны, подается все вперед и вперед. Вот он уже возле Низюна, вот они уже плывут к берегу вместе.

Когда Низюн очнулся, тощую жену он прогнал, толстой велел сбегать за трубкой.

— Ты зачем врагу не дал утонуть? — сказал он парню. — Я тебя не просил. Утонуть — и то не дадут. Ладно.

Низюн закурил трубку и сплюнул.

Парень рассмеялся.

— Живи, Низюн, будь счастлив. Нам твоя жизнь нужна. Смерти нам твоей не надо.

Старики посмотрели друг на друга.

Странный этот парень с низовьев Амура, с виду гиляк, а из нового рода, раньше не слышно было про этот род, из рода Комсомол, — удивительный парень!

Ночью, услыша завывание ветра, встал с постели бывший тунгусский князь Гантимуров.

Он распахнул дверь. Ветер, развевая его волосы, ворвался в дом, давно жданный ветер.

— Вот он, случай, — сказал князь.

Он бежал навстречу ветру. По просеке, заливая все, захлестывая и ломая, неслась зимняя пронзительная струя холодного ветра.

Князь подставил ветру грудь, вытянул руки, он словно купался в ветре.

В домах не слышно было лесорубов. В бараках было темно.

— Спят, — сказал князь. — Ничего, когда нужно будет, проснутся.

Князь поджег поленницу сухих пней.

Огонь метнулся на него, чуть не опалил ему лицо. Князь прыгнул. Огонь бежал, летел прямо на дома, огонь и ветер.

— Пусть все горит, — сказал князь. — Пусть горят леса вместе со зверем. Пусть в реках от жары кипит вода. Пусть горит нефть, пусть горят дома вместе с людьми. Пусть горит весь остров.

Глава пятнадцатая

Нина поднялась на гору и посмотрела.

Налево была река, направо — лес, все такое знакомое, свое. Здесь она прожила лето.

По всей вероятности, она никогда уже не увидит этих мест. Останутся фотографии, заметки, воспоминания и фауна — кусочки этих мест — следы растений, умерших миллионы лет тому назад, и окаменевших животных.

Возле домиков суетились японцы, они уже заколачивали ящики, через несколько дней назначен был отъезд.