Повести и рассказы о советской милиции

– Верно, – подтвердил я.

– Из комсомола меня, конечно, правильно попросили. А

из института не просили. Честное слово, сам ушел. С четвертого курса!

– Знаю, – кивнул я.

– Ты все знаешь, – грустно сказал Игорь.

– Нет, не все. Например, что вы с Ольгой решили махнуть на Север.

Он засмеялся:

– Как это осталось в секрете для станицы, сам поражаюсь. У меня в Норильске приятель – директор спортивной школы. Однокашник. Я ему давно написал. Так, на всякий случай. Думал, даже не ответит! И к моему удивлению, сразу получил вот такое послание! Пишет, город отличный. Заработать можно, Подъемные выслал, квартиру обещает. Неудобно говорить о деньгах, но мне, Дима, этот вопрос поперек горла стоит. Хочется встать на ноги, Ольгу одеть, родить и растить сына и не думать о копейке.

Вы все, наверное, думали, теплое местечко у отца Леонтия!

Тысячей я не нажил в Бахмачеевской, поверь. Как вспомню эти несчастные трешки, рубли, стыдно становится. И не брать – обидишь. Да и в район к преподобному ехать с пустыми руками нельзя.

– Что же, я тебя понимаю, материальный вопрос очень важен, хотя мы и боимся его затрагивать.

Игорь болезненно поморщился.

– Не понял ты меня, Дима. Не понял… – Он стал смотреть в окно.

Я чувствовал, что хмелею. Не опьянел, нет, просто я мог говорить о чем угодно, спорить и вообще резать правду-матку в глаза.

– Понял я тебя, – возразил я. – Правда, не был в твоей шкуре. Мне жалованья хватает вот так: холостяк да и тратиться в деревне не на что. Но содержать семью, платить алименты…

Игорь молча разлил водку, потом тихо сказал:

– В мае я получил от Костика, от сына, письмо. Он спрашивал, действительно ли я поп. Его класс приняли в пионеры. А вопрос о Костике отложили. До выяснения… –

Игорь залпом выпил свою рюмку и в упор посмотрел на меня. – До сих пор я ему не мог ответить. Понимаешь?

– Понимаю.

Он снова поднял рюмку:

– Давай за моего сына!

– За Костика! – чокнулся я с ним.

– За Костика и за второго сына… – У меня от удивления расширились глаза. Он засмеялся. – Понимаешь, у нас с

Олей будет ребенок!

Мы выпили. Мне на какое-то мгновение показалось, что он намеренно настраивает себя на приподнятый, веселый лад. Решение, принятое им, далось Игорю, видимо, нелегко… В нем еще происходила какая-то борьба. Он, человек далеко не глупый, понимал, что, сделав только первый шаг в своем новом качестве, должен будет многое пересмотреть, многое в себе изменить. Может быть, его тревожило, как отразятся годы, проведенные под сенью церкви, на его дальнейшей жизни. Может быть, есть сомнения… Но на другую чашу весов положено очень многое: ребенок, открытое, прямое общение с Костиком. И не только с Костиком. Со всеми людьми. А главное – любимая работа!

– Кто сказал Костику, что ты священник? – спросил я.

– Свет не без «добрых» людей… – горько усмехнулся

Юрлов. И по этой усмешке стало ясно, что ему вовсе не так весело, как он пытается представить…

В ресторане было много народу, но мы не обращали ни на кого внимания.

– Ты говоришь так, будто жалеешь, что уехал. Прости за откровенность.

– Что значит – жалею? Меня и из Бахмачеевской не гнали. – Мой собеседник нахмурился. – Ты думаешь, все так просто?

– А что, если ты порвал с верой – дело одно, а если, только сменил работу – другое…

Я видел, что задел его за живое. Но Игорь не обиделся, не отгородился от меня. Он некоторое время сосредоточенно вертел в руках фужер, потом твердо сказал:

– Порвал. И все об этом! Лучше поговорим о спорте.

Поверишь, иной раз смотрел по телевизору соревнования по боксу, аж плакать хотелось. Вспоминал, как пахнут новые кожаные перчатки, вымытый пол в спортзале. Даже вкус крови во рту и то дорогим казался. Это дело – мое!

Дело, понимаешь? Десятка два пацанов, слабеньких, неуверенных в себе… А ты учишь их спокойно смотреть на противника. Учишь их не бояться, учишь быть мужчиной.

Да что тебе рассказывать!. Ты сам, наверное, такой же.

Закажем еще?

– Смотри сам. На меня больше не рассчитывай…

– Ты прав. Хватит. Как говорил Пифагор: «Никто не должен преступать меры ни в пище, ни в питье»… Впрочем, что тебя учить, – рассмеялся он, – ты ведь в этом вопросе разбираешься не хуже моего. «Запрет вина – закон, считающийся с тем, кем пьется, что, когда и много ли и с кем…»

Правильно сказал Коля Катаев после моей лекции: слова Хайяма станичники запомнят.

– Игорь, а ведь, ты осведомлен получше меня.

– Не говори. Только священнику исповедуются добровольно.

– В своих слабостях, а не преступлениях…

Наш полушутливый спор оборвался. Юрлов поднялся и кому-то помахал рукой.

Я обернулся. Оля Лопатина стояла в другом конце вагона-ресторана, выискивая мужа. Увидев нас, она заулыбалась и подошла к столику.

– Приятного аппетита! Вот не ожидала, что попутчиком будет кто-нибудь из Бахмачеевской.

– Только до Юромска, – ответил я. – Садитесь к нам.

– Отдохнула, лапушка? – ласково спросил Игорь. При появлении жены он засветился нежностью.

– Жарко спать. Все смотрю в окошко и смотрю. Не верится, что мы уже едем…

– Есть хочешь?

– Ни капельки. – Она показала глазами на графинчик. –

Приобщились?