Повести и рассказы

Павле Поликарповне стало обидно и горько. Будто у них и не было того разговора!..

— А что, — спросила она, — еще одна, новая анонимка пришла?

Председатель понял, что завернул не в ту сторону.

— Нет, все в порядке, — сказал он, подняв руку и отрицательно потряся ею. Обошел Павлу Поликарповну, ступил в саватейкинский двор и спросил быстро — загладить свой промах и быть свободным от неловкости: — На жизнь обид нет никаких?

Он так спросил, что сразу и не поймешь, о чем. Павла Поликарповна протянула неопределенно:

— А что на жизнь…

— Ну и отлично! — как подхватил председатель, потряс еще раз рукой, теперь прощаясь, и пошел по залитой бетоном дорожке к саватейкинскому дому.

«Может, о дровах нужно было?» — запоздало сообразила Павла Поликарповна.

Но председатель уже поднимался на крыльцо, уже занес руку, чтобы толкнуть дверь, и она не решилась окликнуть его.

Всю зиму она топила печь через день, а то через два, надевая на себя по мере того, как дом выстывал, валенки, кофты, платки, а под конец и пальто. Дрова все кончились еще перед Новым годом, и топила всем, что только могла насобирать по двору: сухими ветвями, подгнившими кольями для подвязки малины, старыми ящиками, обломками черенков от лопат — разобрала, распилила и порубила хлипковатый навесец, пристроенный в свое время мужем к сараю для летнего хранения садового инвентаря. У соседа, прямо у обернутой в сторону Павлы Поликарповны стенки сарая, щерилась поленьями неровно выбранная, большая еще довольно поленница, он видел, как Павла Поликарповна мучается с дровами, усмехался, глядя, как она, разобрав еще часть навеса, слабосильно тюкает по доскам топором, но дров своих не предлагал. Может быть, если бы Павла Поликарповна попросила у него, он бы и не отказал, но она не просила.

Кооператив завез и сложил в клубовском складе котлы с плитами. Павла Поликарповна сходила к Фросе, та уломала зятя доставить за пятерку на санях котел и плиту со склада, тот доставил и, сидя потом у Павлы Поликарповны на кухне, приняв внутрь обговоренную сверх пятерки чекушку, подрядился летом сделать ей и вытяжку, и установить сам котел с плитой.

— Что значит установить?! — говорил он, захмелевше размахивая руками. — Правильно, ничего нам трест не должен! Трубы с газом они подсоединят, их дело. Не денутся никуда, подсоединят. Хотят, не хотят — подсоединят. А плиту-то саму на что, на пол? На дерево? Ха-а!.. Пожарная противобезопасность запрещает. Асбест, а на асбест железо или лучше кафель, и по стене, до высоты метр двадцать — то же самое…

Он был неплохой, мягконравный парень, с мягкой, ласковой улыбкой, но ленивый и любитель выпить, работал газосварщиком в городе, и Фрося ругалась, что мог бы много захалтуривать со своей специальностью, если бы не лень, а то он соглашался на халтуру, когда уж совсем поджимало с деньгами на выпивку.

— А где же его, асбест с железом, доставать? — обескураженно спросила Павла Поликарповна. Не знала, не знала, понятия не имела, когда решалась с Алевтиной на газ, что нужны будут такие вещи…

— Где хошь, там и доставай, — сказал Фросин зять. — Хочешь жить, умей убить. — И повторил, прислушиваясь к своим словам: — Хочешь жить — умей убить!.. — Видимо, он где-то, может быть, в каком-нибудь западном приключенческом фильме, что во множестве появились на экранах, слышал эту фразу, сейчас она выскочила ему на язык и понравилась. — Живы будем, Пав-ликарповна, достанем. Не с прилавка, так из-под… Трубы асбоцементные для вытяжки нужны. Жесть. Одевать их в нее. Заплатите, Пав-ликарповна, — сделаем. Слесаря, отопление делать, достать? Достанем, Пав-ликарповна. Не заржавеет за нами. Вы — нам сына приглядываете, мы вам в свою очередь… Спасибо за сына! Дура тогда эта, амбулаторная… Спасибо, Пав-ликарповна!..

Его вконец развезло, он одевался — никак не мог попасть рукой в рукав, тыкал ею, тыкал, надоело — и просто запахнулся, оставив рукав висеть как у безрукого, нахлобучил шапку и ушел, громко хлопнув дверью. Потом хлопнула за ним и наружная дверь.

Павла Поликарповна посидела недвижно, глядя на светло блестевшую опорожненную четвертинку на столе, взяла от печи батог и поднялась…

Она выглянула, приоткрыв дверь и включив на мгновение свет, в сени, посмотрела на стоящие в углу зеленый цилиндр котла на разлапых тонких ножках и по-больничному стерильно сверкающую белой эмалью плиту с надписью «ВЕРА-303» над духовкой, выключила свет и пошла в комнату. Сегодня она топила, в доме было тепло, и можно было ходить в одном халате.

Семьдесят девятый, представить только — семьдесят девятый, плеснулось в ней на ходу. Нынешнюю эту зиму она все что-то изумлялась своему возрасту, будто только что открыла, сколько ей; заметила это и велела себе не допускать мыслей о возрасте, но они приходили и приходили сами собой, противу воли.

Зачем-то она пошла в комнату… не просто так, а что-то нужно было… но что? Никак она не могла вспомнить. Стояла на пороге, мучительно напрягалась, вспоминая, и не вспоминалось.