Повести и рассказы

— Я хочу быть актером, — сказал он. — И микробиологом — тоже. И авиаконструктором. Я не могу быть практически и тем, и другим, и третьим. Я выберу одно. Но вот выясняется — конструктора из меня не выйдет. Хорошего конструктора. Не выйдет — и точка. Так что же я, должен примириться с этим? Тянуть лямку и забыть, что из меня может выйти актер? А может быть, именно актер?

— Дело, наверное, не в том, чтобы пробовать, все время пробовать. Дело в том, чтобы вовремя определить? — сказала Водовозова.

— Что определять, как определять? Нет у меня способностей! — крикнул длинноволосый.

— Способности есть у всех.

— А если у кого способности к воровской деятельности?

— Человек рожден для счастья, — сказала угрюмая девочка.

Она сидела на корточках перед плиткой и помешивала ложкой закипавший кофе.

…Пленка кончилась, кассета бешено закрутилась, захлестала концом пленки о пульт. Гольцев наклонился к магнитофону и стал менять дорожки. Пленка не входила в прорезь лентопротяжки, он встал со стула, присел на корточки.

Когда он наконец включил магнитофон и разогнулся, разговор уже шел о каких-то геологах, которые могли повернуть обратно, но не повернули, и вот так вот, ценой собственной жизни, дали жизнь новому месторождению… Говорили уже устало и вяло. Гольцев взглянул на часы — прошло больше часа с тех пор, как скомандовал Зеленичу сдвигать столы.

— Вообще, вы знаете, это сложный вопрос, — сказал он. — Честно говоря, так вот — раз-два — его не решишь. Ни до чего не договоришься. Не выведешь закона. Его нет. Есть какие-то общие закономерности… Некоторые мы сейчас и выявили.

— Подождите, Юрий Николаевич… — Таня смотрела на него удивленно и как-то осторожно, словно боясь расплескать в себе что-то. — Подождите, но ведь мы же ничего не выявили…

— Выявили, Таня. — Гольцев улыбнулся. — Выявили. Конечной истины тут нет, понимаешь? Обмен мнениями — самое большое, к сожалению, что мы можем сделать. Если вы заставили друг друга задуматься — это уже хорошо. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — деревянным голосом сказала Водовозова.

— Вот выйдет газета с дискуссией, ты увидишь то, о чем мы говорили, напечатанным, и поймешь, что кое-что выявили.

Гольцев взял свою чашку и допил кофе. Кофе был холодный и невкусный.

— На таком вопросительном знаке надо нам, пожалуй, и закончить, а? — сказал он.

Ребята загремели стульями. Гольцев тоже встал и вместе с ними вышел в коридор. Он проводил их до дверей и вернулся в отдел.

Савенков стоял у окна и курил. И по тому, как он стоял, облокотившись о подоконник, поглаживая косо освещенную солнцем лысину, и мелко потряхивал ногой в широкой штанине, Гольцев понял: пока его не было в комнате, с Савенковым что-то произошло.

— Ты что это, Саш? — спросил он.

— Что? — неестественно равнодушно переспросил Савенков. — Ничего… — Но тут же выпрямился, раздавил окурок в пепельнице и шагнул к Гольцеву.

— Какую ты, однако, комедию устроил! А! Хо-рош… Черт меня разбей, не понял я, что ты делаешь, не мог поверить: неужели все? — не вмешался… Жалко, ох, жалко! Ведь мы же оскорбили ребят. Они, может, ждали этого дня черт-те как — в редакцию все же идут, не куда-нибудь! — а ты их поднял, как морковку за хвостики, — и в окно. Хо-рош!.. Ведь ты им даже высказаться не дал как следует.

Гольцев сел в кресло, забросил ногу на ногу. Свет белыми бликами лежал на носках туфель.

— Ты сам видел — разговор зашел в тупик.

— Надо было направить его.

— Куда?

— В нужное русло.

— В нужное русло? — Гольцев хмыкнул. — Интересно! А где оно, нужное? А? Что девочка говорила, ты слышал. Ну, а что я говорил? Истины конечной тут нет, вот ведь какое дело. Нельзя ее, невозможно ухватить за хвост — вот она! Я тебе, Саша, одно скажу: все нужно видеть в истинном свете. А не самообольщаться. Истина — в обмене мнениями. И моя задача как журналиста — дать возможность обменяться мнениями не восьми, а сотням ребят. Тем, которые будут читать отчет о диспуте. Прочтут — и задумаются. В этом и цель. Что же до этих восьми… Они уже все сказали, что могли, зачем же их было мучить?

— Мучить? — Савенков сунул руки в карманы, вынул, сцепил их за спиной и тут же разомкнул. — Та-ак… Тебе не кажется, что слишком много за несколько дней примеров твоей работы без самообольщения? А? Мне начинает казаться, в командировке ты вел себя так же. Лишь бы тему взять. А может, надо было с врачом-то встретиться все-таки?

— Ну вот что, Саша! — Гольцев встал. — Плюешь на нашу старую дружбу — бог с тобой. Но шуметь — кого другого выбери, ясно? Нам с тобой немного осталось вместе работать — разойдемся по-хорошему. Тебе — свое, мне — свое. Хотя дело мы одно делаем. Методы разве что разные…

— Методы?

— Эх, Саша! — Гольцев прошел к магнитофону, снял кассету с лентой и сунул к себе в стол. — Я тебе только что сказал и готов повторить: надо видеть вещи в истинном свете. А не обманываться их блеском. Понял бы ты это.

Он снял плащ с вешалки и, не прощаясь, вышел в коридор.