Повести и рассказы

«Белая батарея» осыпала все вокруг гранатами и вселяла ужас в сердца.

Македонский с глазами, налитыми кровью, первый бросился навстречу приближающемуся противнику с занесенным над головой ножом, весь обагренный чужой и своей кровью, капавшей с его тела.

Близ него упала граната, разорвалась на тысячи кусков, и Македонский исчез в облаке дыма…

— Македонский! — крикнул невольно Брычков и свалился с пушки.

Вражеская пуля пробила ему голову. Он был мертв.

XVII

Черногорцы и второй батальон русско-болгарской бригады не удержали редута. Сербские батареи умолкли, и сербский резерв не пришел, чтобы оказать поддержку геройскому подвигу этой горстки юнаков; сербы невозмутимо смотрели на гибель храбрецов. Почему?

Несколько тысяч турок, получив подкрепление свежими частями, поддержанное непрестанно стрелявшей «белой батареей», снова хлынули к редуту, оставленному добровольцами после отчаянного и бесплодного сопротивления.

В этом злосчастном и героическом бою полегло несколько сот молодых болгар и большинство черногорцев; их победило численное превосходство, и они умерли, как спартанцы.

Погибло много русских офицеров; во время отступления одна граната раздробила ногу капитану Сикорскому и убила шестерых болгар. Другая разорвалась перед капитаном Райчо, и он потерял сознание. Три дня его считали убитым.

Но болгары «омыли свое лицо». Героизм их прогремел повсюду и заткнул рот клевете. Генерал Черняев, тронутый их подвигом, осыпал их похвалами и наградами.

А наши приятели?.. Почти все они оставили свои кости на негостеприимной Гредетинской высоте. Владиков погиб от пули и осколков снаряда, которые убили и Хаджию, когда тот выносил товарища из боя. Бебровский был пронзен двумя штыками на редуте в тот миг, когда он одним взмахом сабли повалил трех врагов. И другие пали на поле брани или скончались в окрестных лазаретах.

Попик и Мравка, возвращаясь после войны в Бухарест — пешком, в жалких лохмотьях — однажды ночью замерзли где-то близ Крайова.

Остался в живых только Македонский — одиннадцать ран его зажили, но правая рука отсохла.

Теперь он служит рассыльным и левой рукой подметает канцелярию.

…И этот лев Стара-планины, этот герой Гредетина малодушно трепещет перед грубым окриком писаря…

Длительная агония!..

Бедный, бедный Македонский! Лучше бы ему пасть на Гредетинской высоте!..

Пловдив, 1883

Перевод М. Клягиной-Кондратьевой

НАША РОДНЯ (Галерея типов и бытовых сцен из жизни Болгарии под властью турок)

I. Общество

Утреннее летнее солнце поднялось высоко над Стара-планиной. Лучи зари потоками хлынули в круглые решетчатые окна церкви, преломляясь в висящих под сводом хрустальных паникадилах и рисуя на противоположной стене чудные разноцветные узоры. Храм был полон молящимися, над которыми витали облака дыма от кадила о. Ставри и мелодические звуки сладкоголосого Хаджи Атанасия, уже допевавшего новое «Достойно», глас пятый. Звонкие голоса учеников, стоящих у аналоя, под руководством главного учителя Гатю тянули привычный распев. На другой стороне помощник учителя Мироновский, псаломщик, подтягивая густым басом, притопывал в такт ногой и кидал исподтишка взгляды на решетку, за которой стояли женщины. Возле шумного пангара, на тронах{39} сидели в богатых длинных шубах представители местной знати, умиленно внимая сладкозвучному пению Хаджи Атанасия и тихонько ему подтягивая. Часто внимание их отвлекалось появлением новых богомольцев и набеленных богомолок, ставивших свечу архангелу Гавриилу или шедших приложиться к алтарным иконам.

Хаджи Димо, прервав пение и наклонившись к чорбаджии{40} Петраки, шепнул ему:

— Погляди на этого старого скупердяя: свечу грошовую поставил, а поклоны земные кладет, поклоны-то ничего не стоят…

И стал снова подтягивать.

— Да, уж скряга так скряга, — шепнул ему в ответ чорбаджия Петраки и опять запел.

Известный ростовщик Котю Джамбаз, обернувшись к трону, на котором восседал Хаджи Христо Молдав, тоже зашушукал сердито:

— Погляди, Гика Махмудка, жена негодяя этого, свечу ставит… Ее в тафту да в египетский шелк одел, а мне вот уж три с половиной года семьсот шестьдесят один грош, что за ним еще числится, заплатить не может. Скотина!..

— Форменная скотина! — отвечал Хаджи Христо Молдав.

А богобоязненный Хаджи Аргир Измирли кидал свирепые взгляды на аккуратно причесанную, напомаженную молодежь, которая входила с большим опозданием и только крестилась, но не ставила свечей и не прикладывалась к иконам.

— Рачов-то сын как вырядился — видишь? Будь я султан, всех бы протестантов прикончил… господи помилуй.

И перекрестился.

— Господи помилуй, — отвечал собеседник, тоже крестясь. «Достойно» окончилось, и помощник учителя Мироновский начал уже вступление к причастному стиху, глас осьмый.